– Я бы высказался первым, – произнес Мильтиад, запрокинув голову. – Если ты этого хочешь.
Ксантипп отметил, что за несколько месяцев разлуки его борода заметно отросла и растрепалась. Это все еще был тот самый человек, который сдерживал фланг на Марафоне. Человек, который едва не навлек беду на свой город.
– Я знаю тебя, – прошептал Ксантипп.
Эпикл, прищурившись, оглянулся на старого друга.
Еще двое мужчин вышли вперед, чтобы помочь Мильтиаду подняться по последним ступеням к трибуне. Толпа зашумела, а ветер вдруг донес далекие стенания женщин и плач детей.
Они собрались, чтобы узнать все, что можно, так же отчаянно нуждаясь в новостях, как и любой из голосующих мужчин. Молодые и старые, они заполонили все улицы вокруг и даже вскарабкались, темные, как муравьи, на скалистый холм Ареса, где обычно заседал совет ареопага. В этот день все архонты были на собрании. Ни у кого не хватило духа послать стражу, чтобы прогнать женщин. В тот год они все что-то потеряли вместе с Мильтиадом.
Заняв место, архонт поднял голову и глубоко вздохнул.
– Я Мильтиад из рода Филаидов, победитель при Марафоне. Я потомок Ахилла, который был внуком царя Эака, сына Зевса. Мой отец Кимон участвовал в Олимпийских играх в гонках на колесницах. В его честь я назвал сына, который достиг зрелости и присоединился к этому собранию афинян, чтобы сегодня встать рядом со мной. Я благодарю богов за свое возвращение и скорблю о тех, кто не вернулся.
Он снова вздохнул. Ксантипп увидел, как заблестели от слез его глаза, но заподозрил очередное представление. Те, что сзади, ничего не поймут. Вытрет ли архонт слезы, чтобы и они заметили его печаль?
– Я покинул Пирей с семьюдесятью триерами, – продолжил Мильтиад. – Мы направились на восток, намереваясь поохотиться на персидские корабли у побережья Ионии и вблизи островов. С самого начала всякий раз, когда мы причаливали и расспрашивали рыбаков, нам говорили, что их видели. Думаю, мы шли по их следу около месяца. У нас закончилась пресная вода, и пришлось остановиться на островах, которых я не знал. Там я услышал о восставших, объявивших войну Персии. Это были острова, некогда верные Афинам, но потом отвернувшиеся от нас.
Он подождал, пока по толпе пройдет волна беспокойства. Возможно, сам того не осознавая, Мильтиад слегка приподнял раненую ногу, чтобы облегчить дискомфорт. Это напомнило всем о его ране. Ксантипп наблюдал за ним с недоверием.
– Я следил за слухами и платил серебром капитанам торговых галер – пиратам и искателям приключений. Они сказали, что остров Парос сдался Персии, и поэтому я отправился туда, расширяя поиски врага. Наши бочки с водой снова иссякли, и мы умирали с голоду. И все же я продолжал идти вперед, и мои люди доверяли мне.
Он сделал паузу, чтобы глотнуть воды из чашки, которую держал его сын. Ксантипп стоял очень неподвижно, весь обратившись в слух.
– Мы нашли их на Паросе. Персы высадили там, может, сотню галер, может, двести – не знаю. Они лежали пустые, заброшенные, но на берегу были лошади – огромные стада, тысячи лошадей. Когда мы причалили, они убежали. Остров показался нам раем, в котором ничто не указывало на присутствие людей. Мои капитаны начали высаживать гоплитов, чтобы отправиться вглубь страны.
Он сделал еще глоток, его руки дрожали.
– И вот тогда они пришли, и их было больше, чем я могу описать.
Это были рабы с кораблей и солдаты их конницы, и все они как будто свалились с деревьев и холмов. Они спрятались, увидев, что мы приближаемся, и застали нас врасплох. Мы сражались – мы устроили великую бойню и забрызгали белый песок кровью, как вином! Но не все из нас высадились, а их было слишком много.
Он облизнул пересохшие и потрескавшиеся губы. Его сын снова поднялся с чашей, но Мильтиад отмахнулся и выпалил, как будто больше не мог сдерживать слова:
– Я не знаю, кто поджег корабли – один из наших или один из них. Дерево было сухое, и мы слышали… крики тех, кто, не в силах убежать, остался внутри. Огонь охватил корабли и распространился по берегу. Несколько наших экипажей выбрались, чтобы стащить суда в воду. Со мной вернулись в Пирей те, кому это удалось. Остальных зарубили, когда они пытались выбраться из воды или уже на песке.
Мильтиад на мгновение закрыл глаза, отдавая дань уважения мертвым.
– Наши гоплиты сражались как герои, все до единого. Они были великолепны, но их сокрушили люди с дубинками и ножами, люди, которые дрались, как одержимые, зубами, ногтями… Мы не успели взять щиты и шлемы. Я возмещу семьям потерю погибших. Я могу заменить их, если они придут ко мне, если есть сыновья, которые будут носить щит, копье и шлем, унаследованные от отцов. Я могу сделать это.
– Ты можешь сделать больше, – внезапно сказал Ксантипп.
Собравшиеся обернулись на него, и он осознал, что смотрит прямо на Мильтиада. Архонт выглядел больным, слишком больным, чтобы стоять. Он покачнулся, узнав Ксантиппа, и, возможно, в изгибе его рта читалось что-то вроде смирения.
– У тебя, Ксантипп, будет шанс допросить стратега Мильтиада, – произнес эпистат укоризненным тоном.
Ксантипп почувствовал, как Эпикл предостерегающе коснулся его бедра, и в нем вспыхнул гнев.
– Я так и сделаю, эпистат. И я добьюсь справедливости, – сказал Ксантипп, пропустив мимо ушей вздох удивления тысяч собравшихся. – Я обвиняю этого человека. Он подвел Афины. Я обвиняю его от имени мертвых за кровь и серебро, в которое он нам обошелся.
– Пожалуйста, к-куриос, – пробормотал эпистат.
Он сам был потрясен тем, что использовал термин для обращения к высшему лицу. Назначенный всего лишь накануне, он чувствовал себя не в своей тарелке, не зная ни правил, ни прецедентов. Законам Клисфена едва исполнилось двадцать лет, но Ксантипп знал их хорошо.
– Пожалуйста, передумай! – сказал эпистат. – Вы оба марафономахи!
– Да, – ответил Ксантипп. – Да, это так.
Он долго смотрел Мильтиаду в глаза, пока тот не понял, что последует дальше.
– Я говорю, потому что мы марафономахи. Я высоко ценю Мильтиада, и он потерпел неудачу. Я объявляю суд.
Теперь он говорил только с Мильтиадом, больным и ошеломленным, растерянно стоящим перед ним.
– Разве это справедливо? – воскликнул Кимон. – Мой отец ранен, это видит каждый. Как можно привлечь его к суду, если он едва держится на ногах?
– Тем не менее, – тихо сказал Ксантипп, – таковы наши законы. Если ты хочешь выступить в его защиту, парень, у тебя есть такое право. Если нет, я уверен, что Мильтиад может говорить за себя сам. В конце концов, он осужден своими же собственными словами. Мне почти нечего добавить к тому, в чем он уже признался.
Кимон с мольбой посмотрел на эпистата, который смог только развести руками.
– Мне нужно будет поговорить с должностными лицами собрания, – сказал эпистат, обращаясь к ним за поддержкой. – Мы обязаны выбрать присяжных. Это не остракизм. Мильтиаду позволено защищаться от такого обвинения. В чем ты его обвиняешь?
