– Ответственность на нем, – упрямо возразил Кимон. – Сердце моего отца не выдержало напряжения и стыда из-за того, что его взяли, как обычного преступника, из-за того, что ему пришлось предстать перед судом и быть брошенным в яму! Я клянусь…
Он повысил голос, и Фемистокл подошел ближе, загородив широкой спиной дверь во внешнюю комнату.
– Сынок, не надо угрожать. Вокруг есть и другие уши, не только мои. Пожалуйста. Не говори ничего такого, что мне придется повторить перед присяжными. Ксантипп…
Кимон зашипел от боли и ярости при этом имени.
Фемистокл подождал и продолжил:
– Ксантипп возбудил дело о потере, о катастрофе. Капитаны твоего отца рассказали, как все было. У тебя нет причин для мести. Он заслуживает смерти не больше, чем твой отец, ты можешь это понять? И изгнания не заслуживает. Мы подвергаем остракизму людей, которые слишком много возомнили о себе, которые обладают слишком большой властью. Это здесь неприменимо, и ты не смог бы собрать шесть тысяч голосов. Ксантипп – это имя в Афинах. Более того, он мой друг и хороший человек, хотя я признаю, что он, кажется, благоволит Аристиду. Такие люди вне твоей досягаемости, Кимон. Ты должен это понимать.
– Не понимаю. И я найду способ, – сказал Кимон. – Тебя это не касается, куриос. Это касается меня и моего отца, который был хорошим человеком. Он умер от стыда и боли, когда дома за ним должны были ухаживать его рабы. Я найду способ…
– Я сберегу для тебя серебро, – пообещал Фемистокл. – По крайней мере, могу взять на себя это бремя, пока у тебя горе. Прикажу отвезти его в здание совета на агоре…
– Туда, где держали моего отца. Где он умер, – перебил его Кимон.
– Да, – словно в молитве, склонил голову Фемистокл. – Хотя он не плакал и не жаловался. Он ушел как человек перед своими богами. Если позволишь, Кимон, могу я выступить на похоронах в честь твоего отца?
Юноша обнял его. Фемистокл подождал, пока утихнут рыдания, и продолжил:
– Твой отец был великим афинянином. Он хотел бы увидеть тебя взрослым, тридцатилетним, с женой и собственными детьми. Не вынуждай меня привлекать тебя к суду. Понимаешь? Законы связывают нас всех. Твоя судьба – это твоя судьба.
Кимон отступил, глаза его горели. Фемистокл протянул ему тряпицу, и он вытер ею лицо, промокнул пот и слезы и кивнул. Прежде чем выйти, Фемистокл похлопал его по плечу.
Жрец Аида вполголоса беседовал о чем-то со жрицей Афины. Мужчины коротко поприветствовали друг друга.
«Интересно, – подумал Фемистокл, – что они слышали?»
Позади представителей храмов ждала мать Кимона.
Фемистокл увидел довольно неряшливую женщину средних лет, без намека на талию. На ней было черное одеяние с золотым ожерельем, которое могло бы украсить шею царицы. Семья открыто демонстрировала свое богатство, и оставалось только гадать, какая часть этого поступила из персидских сундуков.
– Курия. – Он поклонился, отдавая женщине дань уважения в ее собственном доме. – Твой сын попросил меня собрать таланты для городской казны. Я хотел бы произвести тщательный подсчет и организовать надежную охрану, чтобы все было доставлено в целости и сохранности.
Не прерывая рыданий и прижимая к лицу тряпицу, она просто махнула рукой. В отношении женской скорби никаких ограничений не существовало, но вдова Мильтиада вела себя необычно тихо, ожидая сына. Насколько искренним или притворным было ее горе, Фемистокл судить не мог.
– Бери, – сказала она, видя, что он все еще ждет разрешения.
Фемистокл понимал, что к такой сумме нельзя относиться легкомысленно. В первую очередь ему требовалась охрана, возможно, сотня гоплитов в полном вооружении. Если бы он каким-то образом потерял пятьдесят талантов, то уже на следующий день собрание проголосовало бы за его изгнание или смерть, в этом сомневаться не приходилось.
– Благодарю, – сказал он.
В конце концов, Афины не могли позволить себе потерять даже монету. Им нужно было построить флот, который сокрушит персидские корабли, когда они придут снова.
Он поклонился матери Кимона и попятился из комнаты, после чего проследовал за рабом в закрытую галерею, заставленную у главных ворот деревянными ящиками. Охранявшие богатство домашние стражники шагнули вперед с поднятыми копьями, пока его право стоять там не было подтверждено.
Под их пристальными взглядами Фемистокл вскрыл ящик и провел рукой по серебру. Возможно, они подозревали, что каждый человек только и мечтает о том, чтобы украсть такое состояние. Фемистокл не взял ничего, ни единой монеты. В этом отношении он предпочел подражать Аристиду и не опускаться до уровня мелочного счетовода. Фемистокл доказал свою честность и не запятнал честь, сохранив серебро для Афин и кораблей, которые будут построены.
– Приведите писцов и рабов, чтобы произвести учет, – приказал Фемистокл. – Я хочу пересчитать все здесь, прежде чем мы уйдем.
– Господин, монеты уже пересчитаны, – запротестовал стражник.
– Если я доберусь до места и там обнаружится нехватка дюжины драхм, найдутся те, кто поверит в худшее – о тебе или обо мне. Нет, лучше посчитать самому, чем лишиться жизни – твоей и моей – из-за нескольких монет.
Стражник понял все достаточно быстро и, отложив копье в сторону, хрустнул костяшками пальцев, показывая, что готов помочь.
Фемистокл торжественно склонил голову:
– Это серебро – священное сокровище. Дар Мильтиада Афинам после потери кораблей и хороших людей. Мы должны отчитаться за каждую монету. В опасности наши души.
Собравшихся рабов, казалось, поразили его слова. На это он и рассчитывал, хотя все равно предупредил всех находившихся в комнате, а затем, в конце, раздел их и обыскал. Такое огромное богатство вывело на первый план жадность как у рабов, так и у господ, как у мужчин, так и у женщин.
Глава 20
Тысячи факелов превратили огромное кладбище за городскими стенами в место золотых и черных теней, место, где свет затмевал блеск звезд в небе.
Предлагая выступить, Фемистокл не представлял, что людей соберется так много и что придет столько молодежи. Похоже, у Кимона были свои последователи в городе, которые явились, чтобы почтить память его отца. Фемистокл видел, что они расположились у гробниц многовековой давности. Большинство принесли вино, свежее и неразбавленное, слишком крепкое, по его мнению. Пить они начали еще по пути из города, после того как процессия миновала Триасские ворота и выступила на дорогу. Кладбище было переполнено и постоянно, год за годом, расширялось, так что могилы вплотную подступали к городской стене. Опасность угрожала уже домам, стоявшим отдельно от городских районов. Нетрудно было представить, что могилы протянутся дальше, пока полностью не окружат Афины или не достигнут самого моря.
Кимон начал с того, что поблагодарил пришедших. Потом заговорил об отце, и голос его, напряженный и сдавленный, то и дело срывался. Речь получилась короткая и простая, без украшательств и изысков, и потому произвела впечатление более сильное. Обдумывая свое выступление, Фемистокл учел урок Кимона. Пришедшие проститься терпеливо ждали, пока он стоял, глядя на открытую гробницу, в которую предстояло опустить завернутую фигуру Мильтиада. Там он присоединится к своим родителям и двум умершим в юности сестрам. Их останки, как куклы, лежали на каменных скамьях мавзолея, погруженные во мрак. Когда речи закончатся, сын и друзья поднимут Мильтиада на плечи и отнесут к родным костям. Конечно, это была уже просто плоть. Тень ушла. Вот. Вот с чего можно начать.
