С их уходом напряжение покинуло комнату. Фемистокл вытер пот со лба. Его возвращение в Афины задерживалось уже на несколько дней. Собрание будет требовать отчета со все возрастающей настойчивостью, а флот вряд ли готов даже к пробному сражению, не говоря уже о настоящем. Но… Он сам хотел этого, напомнил он себе. Он хотел быть лидером. Просто не ожидал, что будет так много работы.
– Ты будешь сопровождать афинских гоплитов? – спросил его друг-мегарец.
Фемистокл почесал подбородок. Он сам построил флот, начиная с серебра Лавриона и заканчивая обучением капитанов и гребцов. Мысль о том, чтобы оставить это другому, отозвалась почти физической болью. Ему были нужны хорошие люди. Ему были нужны стратеги. И когда он понял, что нужно сделать, сердце сжалось. Это было противозаконно, но в глубине души он знал, что законы предназначены для простых людей. Он переделает закон, даже если придется убедить в этом все собрание.
Глава 30
Фемистокл стоял на Пниксе лицом к Афинам. Известие о его возвращении из Лариссы привлекло в центр города толпы горожан. Только на холме Пникс их было двадцать тысяч, и по меньшей мере столько же собралось вокруг скалы, на каждой улице. Большинство не могли расслышать ни слова, но в воздухе пахло войной, и они пришли, просто чтобы быть там.
Архонты ареопага расположились рядом с трибуной ораторов. Эпистатом на этот раз был человек из племени Фемистокла, которого он знал. Однако никаких дружеских чувств они друг к другу не испытывали.
Фемистокл терял толпу и чувствовал это.
– Если бы я не передал командование флотом Спарте, мы потеряли бы их корабли – и, возможно, их армию тоже. Вы же не станете это отрицать?
– Мы говорим сейчас о том, что тебе следовало вернуться сюда, чтобы получить одобрение собрания, – сказал эпистат.
Фемистокл впился в него взглядом:
– Здесь нет человека, который поддерживал бы собрание с большей энергией, чем я. Как ваш представитель я искал поддержки всей Эллады.
– Как тиран! – крикнул кто-то сзади.
Фемистокл заставил себя улыбнуться и повысил голос, чтобы его слышали как можно дальше, хотя это напрягло его горло.
– Никогда! Я чтил Афины и собрание каждым своим вздохом. И все же на войне (а война – это то, с чем мы сталкиваемся) мы назначаем стратегов, не так ли? В тот момент, столкнувшись с возможностью потери Спарты, я решил согласиться от имени всех нас.
Он уступил место Кимону, который воспринял это как само собой разумеющееся. Сын Мильтиада еще не обладал в собрании таким влиянием, как его отец, но это время приближалось. Фемистокл чувствовал это, как пастух чувствует первое летнее тепло. Хотя Кимону было отказано в притязаниях на руководящие должности до тридцатилетия, он уже составил себе имя. Как и Мильтиад, он должен был стать архонтом и стратегом. Молодой человек вырос без отцовской руки на плече, и в нем ощущалась грубость и постоянно кипящая жестокость. Он научился привлекать к себе других, хотя и без особой хитрости или тонкости. Какие бы поводья ни попадали ему в руки, Кимон рвал их яростно и безжалостно. С приближением войны у него появлялся шанс освободиться от всех ограничений.
Фемистокл удерживал на лице улыбку, но, с тех пор как взошло солнце, его обвиняли, толкали и раздражали. Когда-то он видел себя хозяином, способным использовать общественные чувства, направлять их так, чтобы они приводили его туда, куда ему нужно. Он печально покачал головой. Мысли едва шевелились. Неужели он утратил эту способность? Возраст многое крадет у человека. Неужели коса времени отняла у него умение понимать толпу? Седобородые часто не понимали разговоров молодых.
– …стен, построенных поперек перешейка, – говорил Кимон, обращаясь к толпе.
Фемистокл отвлекся, поняв, что упустил главное. Устал. Он потер лицо – сейчас бы немного вина и несколько часов сна. Ему приходилось напрягать все силы, чтобы вслушиваться в то, что говорил Кимон.
– Если города Пелопоннеса полагают, что могут спокойно жить за этими стенами, пока Персия насилует Грецию, они ошибаются! У Спарты всего шестнадцать военных кораблей. Персы могли высадить армии в любом месте побережья. Но это не имеет значения. Если спартанцы и коринфяне верят, что они в безопасности за своей стеной, они могут не вступать в бой. Помните, мы являемся их союзниками только по необходимости. Фемистокл дал им понять, что вместе у нас больше шансов, чем порознь. Это победа, независимо от того, как она добыта.
Кимон отступил от трибуны с таким видом, будто не нуждался ни в чьей поддержке. Сторонники подбадривали его, но все же их было недостаточно, хотя он и предлагал свои поля и урожай любому афинянину, который нуждается в пище.
Фемистокл видел еще десятки желающих высказаться. Выслушать всех? При этой мысли у него опускались веки. Да, он любил их всех, но они впустую теряли время. Он знал, что не может покинуть Пникс, не получив того, за чем пришел.
Вздохнув про себя, Фемистокл потянул за один свой палец, а затем повернул. Сустав хрустнул и вывихнулся, как случалось уже дюжину раз в его жизни. Это была старая борцовская травма, но прием действовал безотказно. Боль вернула остроту восприятия, и мысли понеслись вскачь. Он снова подошел к камню, и эпистат жестом предложил остальным занять свои места. В конце концов, они вызвали Фемистокла. Он имел право говорить.
– Спасибо, Кимон, – сказал он сухо, прежде чем поднять огромную голову и заговорить во весь голос. – Вы все слышали отчеты! Многие месяцы и даже годы свидетели один за другим приходили сюда со своими историями. Будете ли вы отрицать это? Персидские солдаты, замеченные в Македонии, строили лагеря и крепости и прокладывали дороги. Мост из кораблей через Геллеспонт! Огромнейшая армия. Флот империи, которым командует сам Ксеркс со своими братьями. Они идут! Наконец-то! И здесь их встретят!
Они отреагировали на его слова одобрительно, хотя и не восторженным ревом.
Боятся, понял он. Гневные обвинения в том, что он превысил свои полномочия, были вызваны тем, что люди боялись.
– У нас есть наблюдатели на севере, – продолжил Фемистокл, – готовые доставить новости. Когда появится их армия, мы выступим им навстречу. Афины, Спарта, Коринф и все остальные члены нашего союза. Союза, ради которого вы послали меня. Если ценой этого будет верховенство Спарты, я готов заплатить такую цену – и даже в тысячу раз большую. Я выступал как представитель этого собрания и передал им командование.
– Что с флотом? – крикнул кто-то гневно.
Фемистокл чувствовал, как пульсирует палец. Первая боль утихла, и не осталось ничего. Он знал флот лучше, чем кто-либо другой. Флот был источником его авторитета в Афинах, где работали и получали зарплату более тридцати тысяч гребцов. Весь город – и наверняка основная часть собрания – был так или иначе связан с его кораблями. Эти люди благодарили Фемистокла за зарплату и гордились своим трудом. В тот день они почувствовали, что он отдал их на службу Спарте, отбросил в сторону, как старую любовницу. Конечно, единственное, чего он не мог сказать им, так это того, что у него нет ни малейшего намерения исполнять приказы спартанцев. Нет, понял он, нужно обязательно что-то сказать, иначе они отвернутся от него.
