У каменного алтаря Мильтиад зажал ногами здоровенного черного барана и схватил его за голову, хотя тот отчаянно сопротивлялся. Ксантипп видел, как свернули драгоценные карты и приготовили бронзовые чаши для крови и печени. Два прорицателя встали рядом с архонтом, готовясь прочесть будущее. Все умолкли, и в воцарившейся тишине было слышно, как хлопают на ветру знамена.
Одним резким движением Мильтиад рассек барану горло. В предсмертной агонии животное дернуло ногами и тяжело ударилось о камень алтаря, чаши задрожали. Фемистокл, поспешив на помощь, схватил барана за шерсть и направил струю крови в чаши. Немного погодя двое мужчин вскрыли мертвое животное большим разрезом посередине. Кровь до локтей покрыла их руки и забрызгала лица. Они вырезали блестящую под солнцем печень и поместили ее в чашу, чтобы отдать для изучения старейшему прорицателю.
– Он будет в восторге, – прошептал стоящий рядом с Ксантиппом Эпикл. – Никогда не видел столь хорошего предзнаменования.
Эти слова прозвучали в тот самый момент, когда верховный жрец Афин указал на какой-то аспект формы печени и лицо его просветлело. Военачальники расслабились, и Ксантипп довольно кивнул, хотя и злился на Эпикла из-за его непочтительности. Не должно насмехаться над такими вещами. Ксантипп снова вспомнил, что уже лишился глаза на щите, и поймал себя на том, что бормочет молитву Аполлону – за сохранение зрения. Мысль о слепоте наполнила его таким страхом, какого не могла бы внушить сама смерть. Возможно, потому, что представить себя слепым он мог, тогда как реальности смерти до сих пор еще не постиг.
Мильтиад вознес молитвы и начал приводить к присяге афинских гоплитов. Все праздные разговоры прекратились. Платейцы стояли, склонив головы и сложив руки в молчаливом почтении. Десять тысяч голосов произносили торжественные слова вместе с Мильтиадом, и Ксантипп чувствовал, как теплеет на сердце.
– Я не опозорю свое копье и щит и не покину строй. Я буду защищать священное и верну землю более сильной, чем я ее нашел. Я буду слушать тех, кто приказывает мне, и подчиняться законам моего города. Если кто-нибудь попытается их отменить или будет угрожать мне, я не отступлюсь. Я никогда не отступлюсь. Я чту культы и верования. Мои свидетели – боги: Арес и Афина, Зевс, Талло, Ауксо, Геракл. Мои свидетели – границы земли и ее пшеница, ячмень, маслины, смоквы и виноградные лозы. Мои свидетели – те, кто сегодня стоит рядом со мной.
Строй взревел – и платейцы присоединились к нему. Когда последние отголоски этого великого приветствия затихли, Мильтиад занял место рядом с той частью шеренги, которая должна была стать левым флангом. Протрубили рога, и архонт кивнул Ксантиппу в знак приветствия. Мильтиад пойдет с ними, гоплитами своего города. Конные разведчики и посыльные выехали вперед. Обоз выстроился позади – слуги и оружейники, повозки, мехи с водой, музыканты. Они пойдут налегке и быстро, с припасами, которых хватит на один вечерний прием пищи, достаточный для выживших. Что касается остальных, то им предстоял пеший марш к побережью и равнине у поселения Марафон.
Глава 3
Они двинулись на восток, обходя справа охряные горы и зеленые заросли кустарника, петляя по прибрежной тропинке, под достигшим зенита и словно застывшим в полудне солнцем. Разведчики уносились вперед, кто пешком, кто на резвых лошадках, таких же жилистых, как они сами. Возвращаясь, они сначала докладывали архонту Мильтиаду, а затем, проходя вдоль колонны, – другим стратегам. Ксантипп смотрел, как парни подъезжают, спешиваются и идут рядом с командующим, рассказывая обо всем, что видели. Их простая работа не требовала особых навыков, и потому некоторые были немногим старше обычных мальчишек. При этом они едва не лопались от энтузиазма или собственной важности. Был ли он когда-то таким же молодым? Иногда воспоминания подступали так близко, будто относились к событиям сегодняшнего утра. Но порой он с трудом мог вспомнить былую невинность, уверенность и силу, которые, как предполагалось, пребудут с ним всегда.
Возглавлял колонну Мильтиад, рядом с ним шагали знаменосцы и мальчишки-барабанщики. Суровый, с обветренным лицом, архонт шел достаточно легко для мужчины на шестом десятке, по крайней мере пока его щит и копье несли рабы. Впрочем, и то и другое было притворством. Мильтиад не стал бы драться вместе со своим демом, а остался бы в стороне, управляя войском. Другие стратеги сражались в строю, но на поле боя требовалось обязательное присутствие хотя бы одной холодной головы.
Рядом с Мильтиадом шел еще один человек, которого Ксантипп знал не очень хорошо. По статусу Каллимах был полемархом, военачальником, назначенным собранием на роль консультанта, – его глазами и ушами в этом походе. Ксантипп заметил, что Каллимах был без доспехов. В плаще-хламиде, хитоне и сандалиях, он словно отправился на загородную прогулку. Полномочия, которыми его наделили, истекли еще до того, как колонна ушла с поля возле Академии. Не имея личного военного опыта, Каллимах сразу же уступил их Мильтиаду, как будто у него был выбор.
Видя, как Мильтиад, наклонившись, выслушивает гонцов, Ксантипп сгорал от желания поскорее узнать новости. Он не мог пройти к ним вперед. Его долг – оставаться с теми, кого он поведет в бой. Конечно, Эпикл уже предложил – даже не потрудившись понизить голос, так что его слышала вся сотня – выведать, что происходит. Ксантипп не ответил. Стратеги не торговцы сплетнями на рынке, чтобы собираться кучкой вокруг одного из своих. Нет, он подождет, и Эпикл прекрасно это знал. Ксантипп заметил веселый блеск в глазах друга и вполголоса выругался, продолжая терпеливо шагать дальше. Когда следующий мальчишка побежит с новостями вдоль колонны, он свистом подзовет его к себе, чтобы не остаться незамеченным. Вот таких, как Эпикл или Фемистокл, не обходили вниманием никогда. Они бросались в глаза.
Понимая, что выглядит рассерженным, Ксантипп опустил голову. Да, он пребывал в плохом настроении, но, учитывая то, что ждало впереди, каким еще оно могло быть? Когда кто-то высказал мнение насчет уже пройденного ими расстояния, Ксантипп оборвал его с беспричинной резкостью, чем удивил самого себя. Он тут же пожалел об этом, увидев, как вспыхнуло гневом лицо мужчины, но взять свои слова обратно уже не мог, а извиняться не научился. Не важно, чего боялись люди – его нрава, политического влияния или возможностей богатых родственников его жены, – значение имело лишь то, держат ли они строй, когда приказано стоять, и идут ли вперед, навстречу камням и стрелам, когда приказано наступать. Только это помогло бы им выжить и увидеть закат.
Марафон находился всего в пяти часах марша от Афин, самое большее – в ста шестидесяти стадиях, счет которых объявлялся после каждых двухсот шагов. Дорога под ногами была самая обычная грунтовая, и в летний месяц метагейтнион она, по крайней мере, оставалась сухой. Самый длинный день в году миновал, но они все равно предполагали добраться до места высадки персов при хорошем свете. Только тогда Мильтиад и стратеги решат, следует ли атаковать с ходу или отступить в безопасный лагерь.
Ксантипп с раздражением наблюдал, как Мильтиад продолжает дотошно, словно в его распоряжении все время мира, расспрашивать идущего рядом с ним разведчика. Понимал ли он, что новостей с тревогой и нетерпением ждет вся колонна, что каждый воин жаждет узнать, что происходит? Впрочем, никаких признаков недовольства никто не выказывал. Афиняне были дисциплинированным народом. В то утро они все, как и он сам, покинули свои дома. Все носили одинаковые бронзовые доспехи, копья и мечи. Возможно, они так же хорошо осознавали, что стоит на кону. Эта мысль помогла Ксантиппу успокоиться.
