В мягких серых сумерках он увидел, как Перикл гонит коня на препятствие. Такого высокого прыжка Ксантипп не ожидал. Конь был крупный и сильный, на препятствие шел уверенно и, пролетая над ним, поджал передние ноги. На мгновение они, казалось, повисли в воздухе, а затем конь приземлился сразу на четыре ноги. Перикл потрепал его по шее и развернул на месте.
Елена тоже была там, и Арифрон. Они наблюдали за братом и даже не заметили, когда отец с собакой вышли из тени. Ксантипп долго не был частью их жизни и уже сомневался, что сможет когда-нибудь снова занять это место. Фемистокл отнял у него все, но старая боль давно притупилась, рана зарубцевалась и остыла. Он был дома. Надвигалась война. Ксантипп любил детей, но не так, чтобы любовь эта сжимала сердце. Он любил их так же, как любил Афины. Но отдал бы за них жизнь.
Они спокойно обернулись, когда Ксантипп приблизился к ним. Он заметил, что в их манере держаться проявилась некоторая скованность. Арифрон и Елена сделали шаг друг к другу, как будто хотели встать вместе строем. Перикл наблюдал за ним с коня, не спешиваясь и с едва заметной враждебностью во взгляде.
Ксантипп натянуто улыбнулся. Приближаясь к ним, он испытал простую, естественную радость. Но при встрече с реальностью она свернулась, как скисшее молоко. Они не знали его.
– Помню, Елена, как ты училась ездить верхом, – сказал Ксантипп, – и как прыгала через препятствие на маленьком пони. Да! Перикл стоял вон там, за жердью, и я боялся, что, если у тебя не получится, жердь собьет его с ног.
Мальчики промолчали. Они смотрели на него отстраненно, как могли бы смотреть на любую из подруг матери. Елена же просияла.
– Я помню! – воскликнула она. – Я каталась на Тени. Он был замечательный.
– Не на Тени, – пробурчал Перикл.
Сестра взглянула на него, но продолжила, углубляясь в воспоминания:
– Мы продали Тень, когда Перикл его перерос, и я купила Воина. На самом деле он конь Перикла, но я нравлюсь ему больше.
Она ухмыльнулась, и Ксантипп подумал, как она прекрасна, как полна жизни. Конис завилял хвостом при одном звуке ее голоса.
– Пони звали не Тень, – повторил Перикл. – У него не было имени. И это никакой не Воин. У них нет имен.
– Есть, когда я на них езжу, – возразила Елена, улыбаясь.
Переводя взгляд с одного на другого, Ксантипп понял, что между ними какой-то старый спор.
– Не вижу ничего плохого в том, чтобы давать имена, – мягко сказал он. – Знаете, я назвал свою собаку Конис, потому что он пыльного цвета.
Перикл впился в него взглядом, и Ксантипп увидел, как борются в нем желание ответить и разумная осторожность.
– Мы с вашей матерью и вам троим дали имена, – продолжил Ксантипп. – Ари-фрон означает «великий ум». Ты мой первенец, внучатый племянник Клисфена, который дал нам демократию в Афинах.
Старший сын уже смотрел на него не так сердито.
– А Елена? – спросила дочь.
Ксантипп улыбнулся:
– Твое имя означает «свет», «факел во тьме». Из-за того, как воспрянуло мое сердце, когда я услышал, что твоя мать родила девочку. Я выбрал именно это.
Она пришла в восторг.
Воцарилась тишина. Перикл молчал. Елена переводила взгляд с брата на отца, но потом ей надоело это безмолвное столкновение воли.
– А как насчет Перикла? – спросила она. – Что означает его имя?
– Оно значит «знаменитый», – проворчал Перикл себе под нос, как будто его это раздражало.
– Так и есть, – кивнул Ксантипп. – Вашей матери приснился лев в ночь перед рождением Перикла. Такое видение приходит не часто и не ко многим. Она дала тебе это имя из честолюбия, надеясь, что однажды его узнают все люди.
– А ты, отец? – спросила Елена. – Как ты получил свое имя?
– Моей матери приснился бледный конь, – сказал Ксантипп, пожимая плечами. – Что означал этот сон, я не знаю.
К своему удивлению, он понял, что ему нравится этот разговор, и внутреннее напряжение ослабло. Возможно, так подействовал смех дочери.
«В такие вот моменты женщины и нужны мужчинам, иначе жизнь была бы слишком глухим и суровым местом. Даже с собакой», – с глубоким вздохом подумал Ксантипп, и взгляд его сам собой устремился к дому.
– Почему бы тебе, Перикл, не присмотреть за этим прекрасным конем – Воином, да? – спросил он.
Его порадовало, что сын просто закатил глаза, без той мрачной угрюмости, которую демонстрировал раньше. Ксантипп похлопал мальчика по спине. Как же сильно ему недоставало этого! Он раскрыл объятия, и все трое совершенно естественно шагнули вперед и, ничего не говоря, прижались к нему в тающем вечернем свете. Конис сразу же протиснулся между ними, и все улыбнулись.
В дом Ксантипп вошел с покрасневшими глазами. Агариста была там, и он сразу увидел гнев в каждой черточке ее лица, скованность и обиду. Когда он приблизился, она подняла руки, защищаясь, но он смял сопротивление и крепко обнял ее. Она всхлипнула у него на груди.
– Я был глупцом, – сказал Ксантипп. – Мне так жаль.
Глава 34
Солнце сверкало на воде миллионами бликов. Из порта был виден Акрополь, и Ксантипп, склонив голову перед Афиной, пробормотал молитву. Потом, без какой-либо явной причины, добавил молитвы Посейдону, в царство которого вошел, и Аресу – в связи с грядущей войной. Аполлон был героем его детства, поэтому Ксантипп добавил строки в честь солнца и источника жизни, а затем вспомнил Тесея и Геракла. В Афинах было много богов и хранителей. Он ощущал их присутствие вокруг, как плотный пчелиный рой. Лодка, на которой он плыл, была едва ли больше открытой раковины, лишь вдвое длиннее человеческого роста, всего с парой скамеек – из крепкой сосны, выгоревших на солнце и потертых.
Ксантипп окинул взглядом гребцов, отметив их силу и непринужденную выносливость. Оба смуглые и темноволосые, с белыми волосками на предплечьях. Как и лодка, они познали годы тяжелого труда. Сохранят ли они свое любимое место, когда начнется война, спрашивал он себя и сам же отвечал: вряд ли. Флоту понадобятся все гребцы, особенно такие надежные, как эти.
Он сидел на корме, они – к нему лицом, а за ними росла и приближалась, заполняя его поле зрения, триера. Огромный порт Пирей остался позади, укрепленный и углубленный, как ему сказали, Фемистоклом.
Фемистокл вообще слыл здесь героем. И столь многие были обязаны ему жизнью, что бояться изгнания ему не приходилось, по крайней мере в тот год. Ксантипп не знал, как к этому относиться, и вообще не разобрался пока в своих чувствах.
Он отогнал посторонние мысли. Под ним была вода, достаточно глубокая, чтобы утонуть. И когда Ксантипп представлял темный, холодный мир под ногами, с серым песком и невидимыми, медленно плещущимися во мраке рыбами, на душе не становилось спокойнее.
