Агариста снова спустилась в порт. Она понимала, что Афины уже не будут прежними, но принять действительность было трудно. Берег был усеян сломанными балками и корабельными остовами, напоминавшими туши китов. Тут и там в обломки тыкались мертвецы, причем некоторые дрожали как живые. Она знала, что их едят рыбы, понемногу откусывая плоть. У нее на глазах одного беднягу вытащили с объеденным почти начисто лицом. Другие пока оставались там, куда их принесло. Настоящая, обычная жизнь не вернулась.
Вместе со своими детьми Агариста стояла на каменном причале. Лошади, на которых они приехали из поместья, конечно, давно исчезли – либо их увели, либо они убежали. Было понятно, что идти домой придется пешком. К Агаристе подскочила молодая женщина из прислуги, следом подошли еще две. Все они принялись извиняться, что оставили ее. Агариста мельком видела их во время недолгого изгнания, и одна из них тоже видела ее. Однако хозяйка не стала их окликать из опасения, что они не подойдут. Но теперь с каждым часом законы и принятые нормы жизни укреплялись с прежней силой. В конце концов, рабам больше некуда было идти, кроме как к своим владельцам. Момент обиды или недовольства, если он и был, миновал.
Сердце подпрыгнуло, когда Агариста заметила в проходящей толпе до боли знакомое лицо. Весь город через порт направлялся домой, к тому, что люди могли найти в Афинах. Вдалеке, как будто ничего не изменилось, высился Акрополь. Если бы не запах дыма и ворочающиеся в прибое тела, день был бы почти обычный.
– Маний! – позвала она.
Ее голос оказался тем самым крючком, что вытаскивает рыбину из косяка. Она испытала невероятное облегчение, когда Маний подошел к ней. На его лице появилось странное выражение неловкости, причину которой быстро смыла накатившая на Агаристу волна воодушевления.
– Я так рада видеть тебя живым!
Маний выглядел усталым, но воспользовался моментом, чтобы похлопать Перикла по плечу.
– Мы потеряли многих… – сказал он и после короткой заминки добавил уважительное слово, обращение человека низкого положения к вышестоящему: – Курия.
По тому, как напряглись его бледные губы, Агариста все поняла и невольно вскинула руку:
– О! Ты свободен, Маний! Клянусь тебе словом моего мужа.
– Если это слово будет соблюдено, – сказал он, глядя мимо нее на людей, сходящих с галер на причалы.
На набережной царила понятная суета, но никакого ликования заметно не было. Стратеги объявили город безопасным и свободным от вражеских воинов, по крайней мере в тот день. Каждая вернувшаяся с Саламина семья просто хотела побыстрее попасть в Афины и посмотреть, что можно спасти, – желательно до того, как в руинах покопаются соседи.
Маний служил гребцом, сражался за Афины – но также и за обещанную свободу. В тот момент Агариста не была уверена, что власть ее мужа действительно простирается так далеко. Вопрос должно было обсудить собрание, после чего оно же могло принять соответствующее решение. Мысли потекли в сторону. А есть ли еще экклесия и совет? Ее дядя Клисфен представить себе не мог, что чужая армия вторгнется в город и сожжет его. Но, как сказал Ксантипп, собрание – это люди, и сейчас эти люди торопливо направлялись из порта в город. Здесь, на набережной, воссоединялись семьи. Тысячи людей спешили вернуться к тому, что знали, подальше от воспоминаний о страхе и отчаянии.
– Маний, ты знаешь слово моего мужа. Ты свободен. Но я чувствовала бы себя в большей безопасности, если бы ты остался со мной, по крайней мере, до тех пор, пока мы не вернемся в поместье или в дом Ксантиппа…
Агариста замолчала, внезапно осознав, что там теперь только пепел и обугленные балки. Она ощутила себя потерянной, и слезы навернулись на глаза. Маний, увидев это, заговорил не сразу, а сначала прикусил в нерешительности губу. Всего один день, как он перестал быть рабом, но эта свобода была добыта тяжелым трудом, и он не собирался сдаваться.
– Свободный человек работает за плату, курия… – произнес он, краснея.
Агариста кивнула и, достав мешочек, выудила из него две серебряные монеты.
– Дневная плата свободного человека, Маний. Этого достаточно?
Он усмехнулся, и теперь уже его глаза заблестели от сильных эмоций.
– Так и есть, курия. Спасибо.
Почти с благоговением он принял деньги – самые первые, которые заработал в своем новом статусе.
Мгновения спустя на его голос поспешили еще несколько заблудших слуг, и вся группа двинулась в путь. Агариста посмотрела на сыновей и дочь. Конечно, все случившееся казалось им большим приключением. Путешествие на палубе галеры, морское сражение, разыгравшееся у них на глазах. Агариста прятала от них пережитый страх. Персидская армия по-прежнему находилась в Греции – это войско было больше, чем могли бы собрать все города. Она скрывала свой ужас. У дочерей и сыновей во время войны разные судьбы. Отчаяние мерцало в душе, как гаснущее пламя костра. Было бы слишком жестоко одержать невероятную победу при Саламине и все равно проиграть. Надежда есть всегда, напомнила себе Агариста. Ксантипп, Фемистокл и Кимон выиграли сражения с огромным имперским флотом.
Она начала напевать старую молитву Афине, которой ее научил Ксантипп, сказав, что они пели при Марафоне и это давало утешение.
Агариста удивленно подняла взгляд, услышав, что ее поддержали в толпе, возвращающейся в город. Все больше и больше людей присоединялись к пению. Они знали слова, потому что были афинянами. Агариста почувствовала, как воспрянуло сердце, когда в хор вплелись голоса Перикла, Елены и Арифрона. Мелодия не была веселой, но наполняла душу радостью.
Они вошли в Афины с пением, но вид сожженных улиц и развалин заглушил гимн, рассыпавшийся шокированным ропотом. Проходя мимо разбитых камней, которые были стенами и воротами, многие плакали и даже громко кричали от горя. Большинство вернувшихся не могли поверить своим глазам. Последние дни мужчины провели в аду трюмов или на палубе, и в том мире были только они и те, кто противостоял им. Семьи терпеливо ждали на песчаном берегу.
Теперь реальность ударила в самое сердце, за каждым поворотом открывались новые разрушения. Все было покрыто пеплом, и вскоре люди, первыми проходившие через ворота, почернели от предметов, к которым прикасались или которые поднимали. Чем дальше, тем чаще Агариста и ее семья видели горожан, добравшихся до развалин своих домов. Люди уже искали среди руин целые плитки и то, что еще можно было спасти, хотя по испачканным сажей лицам текли слезы. Однако, к ее удивлению, между обугленными балками как ни в чем не бывало носились со смехом дети. Эта картина вызывала невольную улыбку.
Персы поглумились основательно. Все, что можно, было предано огню или сброшено на землю веревками и крюками. Остались только сами улицы, хотя сточные канавы запеклись от бушевавших пожаров. Запах города изменился, его заглушал древесный уголь с перечным привкусом разогретых и потрескавшихся камней.
Агариста еще раз порадовалась присутствию Мания, когда они наткнулись на шумную группу спорящих парней. Но она знала, что порядок будет восстановлен. Ее муж организует горожан и заставит работать до изнеможения. Ксантипп умел применять силу и подчинять людей своей воле. В этом был его талант, и поэтому Фемистокл вернул его домой.
