В том, что Павсаний не преувеличивал, Ксантипп убедился довольно скоро. В отличие от других царей, этот не придерживался церемоний и не отправлял вместо себя послов. Спартанский регент гнал коня так, словно от этой скачки зависела его жизнь, и лишь изредка ронял слово-другое, когда Ксантипп пытался вовлечь его в разговор. В путь отправились, когда солнце едва поднялось над горами, а затем с десятком личных стражей регент повернул на север, на дорогу к перешейку. В небольшом городке Аргос, куда они прибыли около полудня, им разрешили сменить лошадей. Тисамен поделился сушеным мясом, которое держал под седлом, и потому оно оставалось теплым от лошадиной плоти. Четверо афинян с аппетитом съели свою долю – к тому времени голод придал восхитительный вкус даже старому мясу.
Уже на северной дороге Ксантипп положил кусочек за щеку с расчетом пососать подольше. Он заметил, что и Павсаний сделал то же самое. Регенту определенно не понравилось поведение Кимона, который достал мех с вином и, подняв над головой, вытряхивал из него последние капли.
Ночь провели у дороги, стреножив лошадей. Тисамен достал еще одну пригоршню сушеных мясных палочек. Костер не разводили, и готовить на ужин что-то еще никто, похоже, не собирался. Животные дремали чутко, чтобы предупредить путников о волках или других хищниках. Как оказалось, спать на пыльной земле было не намного удобнее, чем на жалком тонком матрасе. Павсаний и спартанцы легли, завернувшись в плащи. Ксантипп знал, что их и хоронят в этих плащах на скромных участках с могильным камнем, на котором высечено одно только имя. А вот илоты не удостаивались даже могильного камня. Кладбище с безымянными могилами всадники миновали на выезде из Спарты – ряды невзрачных земляных холмиков. На одном Ксантипп заметил высушенный ветром букетик цветов амаранта.
Когда отряд добрался до стены на перешейке, снова взошло солнце. Афиняне к этому времени выглядели усталыми и растрепанными, а вот спартанцы – так же, как и всегда. Спешившись, они двигались легко и уверенно.
Они едва разбили лагерь на спартанской стороне, когда разведчики предупредили о приближении вооруженного отряда. Павсаний понаблюдал за ними и направился в самую большую палатку.
– Куда он? – спросил Ксантипп у Тисамена.
Из всего спартанского отряда разговаривать с прорицателем было легче, чем с другими, возможно, потому, что он был не их крови и не прошел три стадии агогэ, жестокого воспитания, обязательного для каждого спартанского мальчика с семи до двадцати девяти лет. Подтянутый и сильный, он не изнурял свое тело ежедневными упражнениями, ведя его через муки к совершенству. Многие потерпели неудачу на этом пути и покинули Спарту. Некоторым особо отличившимся разрешалось жениться, завести детей и жить на положении периэка. Они не были спартиатами и не могли стать частью элиты. Тисамен занимал некую промежуточную, почти уникальную позицию. Спартанцы относились к нему с уважением. И Павсаний, конечно, тоже. Но он все равно не был одним из них и мог позволить себе улыбаться, когда они сурово хмурили брови.
Тисамен ненадолго задумался, решая, стоит ли отвечать Ксантиппу, и, пожав плечами, негромко произнес:
– Он навещает своего отца Клеомброта, брата царя Леонида.
Услышавший это спартанец обернулся на голос, но Тисамен проигнорировал молчаливое предупреждение. Он знал свой статус.
– Того, кто будет править, пока Павсаний с нами, – кивнул Ксантипп.
Подчинившись пристальному взгляду Тисамена, хмурый спартанец нехотя отвернулся от них.
– Может быть, – сказал прорицатель. – Он очень болен. Возможно, сын Леонида станет военным царем еще до нашего возвращения. Хотя он и молод, многие приветствовали бы такой поворот.
– Нам не следует обсуждать наши дела в присутствии посторонних, – прошипел спартанец Тисамену.
Прорицатель со вздохом кивнул и замолчал. Других вопросов Ксантипп задавать не стал.
Скоро Павсаний вернулся, и отряд быстро прошел через ворота в стене. На другой стороне все спартанцы сели на коней и уже приготовились ехать дальше, когда Ксантипп услышал, как за его спиной прочистил горло Релас.
– Подожди, куриос, я ненадолго, – обратился он к стратегу.
– Что такое?
Релас не ответил. Бросив поводья Кимону, он спешился и прошелся вдоль стены, глядя вверх. Ему пришлось немного подождать, прежде чем тот, с кем они уже познакомились, спустился, стоя одной ногой в веревочной петле.
– Что за задержка, афинянин? – подал голос Павсаний.
Ксантипп уже немного подустал от его высокомерия.
– Вопрос долга, очевидно, – сказал он, посылая богам молитву, чтобы все закончилось хорошо, и надеясь, что Релас знает, что делает.
Спартанский стражник снял плащ, свернул его и, положив на камень, посмотрел на Реласа. Внезапно, не издав ни звука, мужчины рванулись навстречу друг другу. Ксантипп и Кимон вздрогнули от удара кулака о плоть. Замелькали, сцепившись, колени и локти, и Релас обрушился головой в лоб противника. Он в кровь разбил себе лицо, зато поверг спартанца на землю.
Релас стоял, тяжело дыша. Схватка была короткая и закончилась так же быстро, как и началась. Однако афинянин держал кулаки наготове, опасаясь нового взрыва. Спартанец поднялся на колено и взглянул на Павсания, прекрасно понимая, кто здесь в зрителях. Воспользовавшись недолгой передышкой, он вытер кровь с носа и губ. Один глаз у него уже заплыл и закрылся. Спартанец встал в полный рост, и, как показалось Ксантиппу, его ярость только разрослась вместе с ним.
Гнев породил шквал ударов с обеих сторон. Афинянин получил по плечам, затем увернулся и нанес спартанцу перекрестный удар над ухом. Ноги у стражника подкосились, он пошатнулся. Релас продолжил атаковать, снова и снова молотя кулаками по голове спартанца, пока тот не рухнул на спину. Стражник остался лежать в пыли, без чувств, с открытым окровавленным ртом.
Релас подождал, убедился, что противник больше не поднимется, и, отвернувшись, забрался на лошадь. Лицо и руки его были в крови. Ксантипп заметил, что Кимон смотрит на друга с плохо скрываемым восторгом.
Павсаний с отвращением во взгляде ткнул бока коня пятками, и конь поскакал.
Ксантипп подъехал к своей маленькой группе, когда Кимон хлопал афинянина по плечу.
– Было красиво, Релас, – негромко сказал Ксантипп. – Ты меня удивил.
– Не только тебя, но и этого высокомерного сукина сына, – заявил во всеуслышание Кимон.
Один из спартанцев обернулся на эти слова, но промолчал.
Ксантипп поморщился – неужели Кимон снова выпил? Разве он не выцедил последнее?
– Если бы ты не был в изгнании несколько лет, – продолжил Кимон, – ты бы знал, что Релас – человек известный.
– Да, многое пропустил, – признался Ксантипп. – Я должен тебя знать? – спросил он у самого Реласа, который замялся от смущения.
За него ответил Кимон:
