В зале послышалось глухое ворчание. Фемистокл наблюдал за происходящим с растущим удивлением. Он знал Аристида как самого невыразительного оратора, однако сейчас он взывал именно к чувствам соотечественников. Фемистокл слышал звучание каждой ноты. Краем глаза он заметил, с каким благоговением внимают ему Ксантипп и Кимон.
– Мы слышали персов; мы слышали также спартанцев. Явите любезность! Явите достоинство! Его не даруют, не жалуют – его завоевывают. Я стою здесь, где пахнет свежим деревом и где только что был пепел, – и спартанский царь учит меня чести!
Фемистокл поймал себя на том, что слушает с открытым ртом. В зале воцарилась тишина. Люди, слишком долго сидящие на камне, замерли в изумлении, став свидетелями преображения Аристида, отказавшегося от своего обычного стиля.
– Я знаю афинян, – сказал Аристид, внезапно сбавив тон, хотя голос его зазвучал еще тверже. – Я знаю всех эллинов. Я знаю, что мы не предадим наших братьев и сестер. Сама мысль об этом непристойна… Я не говорю за всех собравшихся здесь сегодня вечером. Я говорю одним голосом, своим. Это наш путь, наш закон, наша традиция. Этим единственным голосом я говорю следующее: я верю в Афины, в наш гений, в труд наших рук и оружия, в наши корабли и лона наших женщин. Я верю в наших богов: в Афину, в Аполлона, в Ареса и Посейдона. Я могу быть единственным голосом, но, возможно, я говорю не только от себя одного, когда отвечаю македонцу: «Как это случилось с тобой? Как ты мог унизиться до того, что пришел сюда посланником персов?» Мой ответ таков: мы будем противостоять вам до последнего мужчины, до последней женщины и ребенка. Мы никогда не будем вашими рабами. Никогда. Скажи это своему господину, царь.
В зале раздались радостные возгласы, но Аристид перекрыл их громким криком. За все годы он ни разу не повышал голос на политических собраниях. Но Фемистокл помнил рев этого человека еще с Марафонской битвы. И при этом воспоминании по спине у него пробежал холодок.
– И Спарте своим единственным голосом я говорю это! – крикнул Аристид.
Шум снова стих, на лицах присутствующих появились ухмылки, и глаза заблестели в золотом свете ламп.
– Я говорю это… – повторил он, сдерживая поднявшееся в нем ликование.
Вот что так любил Фемистокл. Аристид сказал им только то, что они хотели услышать, но это было… восхитительно.
– Я говорю это. Вы видите наш ответ. Вы знаете, как мы ответим персам. Мы отказались от персидского золота. Не так уж трудно отказаться и от вашего. Уйми свои страхи, регент Спарты. Хотя мы отдали больше, чем кто-либо другой, нам еще многое предстоит отдать. Мы выступим. Вопрос лишь в том, будете ли вы на нашей стороне или укроетесь за своей стеной.
Говоря это, он повернулся к Павсанию, и толпа за его спиной завыла и зааплодировала. Спартанский регент оглянулся – глаза его были полны гнева. Аристид жестом указал на трибуну, но внезапно вперед выступил царь Македонии. Афинский совет не сразу разобрался, кто стоит у трибуны, но Александр вцепился в нее и оставался до тех пор, пока шум снова не стих.
– Я приехал сюда из мирной страны, – начал македонец. – Из страны с богатыми рынками и городскими стенами. Я пришел к вам как союзник Персии, и моя гордость не пострадала от этого, хотя вы и оскорбляете меня! Я проехал мимо развалин у входа в Афины. Вы, бедные глупцы, у вас нет стен! Вы не сможете защитить этот город, если решите оттолкнуть протянутую вам руку. Я призываю вас подумать еще раз.
Костяшки его пальцев на трибуне побелели, пока мужчины выкрикивали ему свои предложения.
Послушав, он отступил и с отвращением бросил Аристиду:
– Поступайте как хотите.
– Думаю, это и есть суть свободы, – сказал Аристид. – Вот этот выбор.
– Вы выбираете смерть, – сказал македонский царь, печально покачав головой.
– Возможно, – ответил Аристид. – Но мы выбираем. Однажды ты это поймешь.
Он повернулся к Павсанию и Тисамену. Прорицатель внимательно наблюдал за ними и явно пребывал в восторге от всего, что видел и слышал.
– Регент Павсаний, мы будем обсуждать предложения до рассвета, а утром проголосуем на Пниксе в присутствии всего собрания. Конечно, вы можете пригласить свидетелей. Хотя на этот раз, полагаю, результат голосования предрешен. Так вот, для вас в городе приготовлены комнаты. Помещение построено недавно, и там все просто, но, возможно, для спартанцев в этом нет ничего странного.
Он говорил под шум толпы, заполнявший все пространство и похожий на хлопанье голубиных крыльев. Зал совета был самым первым зданием, восстановленным после пожара трудом сотен людей. Здесь пахло опилками, сосной, оливковым маслом и потом.
Зал вдруг взорвался, и Павсаний на мгновение потерял ощущение пространства. Он привык к тишине и дисциплине, а не к воплям безумцев, перекрикивающим друг друга. При этом он ощущал уверенность и влияние Аристида. Это было ясно с того момента, когда тот только открыл рот, чтобы заговорить.
– Вы в самом деле откажетесь от предложенных мной средств? – спросил он наконец.
В сопровождении раскрасневшегося македонского царя Александра Павсаний и Тисамен последовали за Аристидом по коридору. За спиной у них Фемистокл и эпистаты начали приглашать ораторов. Но шум и напряжение уже спадали. Главное событие подходило к концу.
– Уверен, мы это сделаем, – сказал Аристид, когда дверь за ними закрылась. – Думаю, ты понимаешь, что такое гордость. Конечно понимаешь. Спарта у Саламина потеряла восемь кораблей. Мы потеряли гораздо больше и кораблей, и экипажей. Все, кто есть в этом зале, познали горе. И нам не нужно ваше серебро. Мы хотим того, что было обещано словом твоего отца. Мы хотим, чтобы весной ты собрал всю армию Спарты и встал рядом с нами.
– Я сказал, что мы выйдем, – подтвердил Павсаний. – Когда настанет подходящий момент, мы будем там.
Аристид пристально посмотрел на него:
– Это звучит как очередная отговорка, регент Павсаний. Когда наступит подходящий момент? Мы столкнулись с врагом, которого никто из нас не может победить в одиночку. Точно так же, как мы это сделали на Саламине. Не надо указывать на ваши обязательства и клятвы, данные от вашего имени. Единственный вопрос, который имеет значение, прост и звучит так: вы встанете рядом с нами?
– Я уже ответил.
Павсаний кипел от ярости, оттого что его допрашивали вот так бесцеремонно.
Но мгновением позже Аристид как будто внезапно постарел и ссутулился – усталость взяла верх.
– Что ж, надеюсь, этого достаточно. Идем, ты, должно быть, утомлен. Я покажу ваши комнаты.
Военный лагерь на удобства скуп, особенно зимой. Путь у царя Александра и трех его спутников был долгий и трудный, и ночи они проводили у дороги, держа мечи наготове. Настоящей дружбы между ними так и не сложилось, тем более что один из сопровождающих был личным переводчиком Мардония. Его задание состояло в том, чтобы подслушивать все, что говорят им и что они говорят между собой. От внимания Александра не ускользнул его маневр. Едва войдя в персидский лагерь, человек этот поклонился и исчез – отправился с докладом, тогда как македонцы воссоединились со своим товарищем, который оставался заложником на время их отсутствия. Это не значит, что ему не доверяют, сказал себе Александр. Мардоний заверил его, что подобное совершенно естественно, как, например, оказание почестей царю или поедание фисташковых орехов. Однако Мардоний позвал его не сразу, а заставил ждать.
