– Персия далеко отсюда, – сказал Александр. – Позволь рассказать тебе пророчество, которое я слышал однажды.
Утром в лагере начались сборы, и Мардоний на время остался без дел. Он дрожал так, что зуб на зуб не попадал. С севера налетел ледяной ветер. Шквалы дождя превратили землю в болото, затруднив все работы. Тем не менее никто не роптал, как уверяли его подчиненные. Мардоний улыбнулся, увидев одного из своих сыновей, промокшего до нитки, одежда облепила его тело, словно металл.
Артабаз был самым прекрасным наездником, почти таким же искусным, как Масистий, который мог ездить верхом на любом копытном. Но если Масистий и выглядел как всадник, то Артабаз был толстым, крепким коротышкой. Мардоний видел, как он кувыркался с несколькими молодыми командирами, выполняя перевороты в воздухе. По его словам, такие кульбиты укрепляли суставы и кости. Если бы его когда-нибудь сбросила лошадь, он бы наверняка подпрыгнул бы и покатился, оставшись невредимым. При этой мысли Мардоний улыбнулся, и его помощник, заметив странное выражение на лице военачальника, натянул поводья. Этот момент и выбрали тучи, чтобы облить людей и лошадей холодными струями.
– Мы все простудимся или даже утонем, если дождь припустит еще, – сказал вместо приветствия Артабаз.
Мардоний кивнул. Он ненавидел зиму. Зима – неподходящее для военных время года.
– Продовольствием мы запаслись на месяц. Думаю, не повредит напомнить афинянам, что за гордость приходится платить.
– Мы – буря, – усмехнулся Артабаз, намекая Мардонию на разговор с царем Македонии прошлым вечером.
– Так оно и есть.
Дождь лил, и полки медленно выстраивались перед Мардонием промокшими рядами.
– Что ты думаешь о его пророчестве? – спросил Артабаз.
Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать свист ветра и шум дождя.
Мардоний пожал плечами:
– Я не верю в пророчества, даже если он и верит.
– Значит, ты не сделаешь его сатрапом всей Греции? Он был верным союзником.
– Полагаю, выбирать будет царь Ксеркс. Скорее всего, это будет перс – возможно, ты, Артабаз, кто знает?
– Значит, ты считаешь, что пророчество неверно? – не отставал Артабаз.
Мардоний бросил на него быстрый взгляд:
– Кто в самом деле может что-то знать? Думаю, если его семье суждено править всей Грецией, то год для этого неподходящий… – Он громко рассмеялся. – Или он не тот Александр Македонский.
Собранная для похода на юг, к Афинам, армия выглядела внушительно. Ливень прошел над ней, словно над грядой холмов или огромной равниной. Зимнее солнце выглянуло из-за облаков, и Мардоний развернул коня на месте.
– Дождь уходит на юг. Думаю, это хорошее предзнаменование, – сказал он. – Мы – буря, Артабаз. Давай напомним об этом грекам.
Глава 17
Персидская армия продвигалась на юг со скоростью пешего путника. Голод или случайное ранение угрожали воинам этой двухсоттысячной армии куда больше, чем какие бы то ни было силы, посланные остановить их. Пайки отмерялись на каждой остановке, и воины бережно охраняли личную миску. Они шли на Афины подобно дождю, так же медленно, неудержимо, неотвратимо.
Армию врага опередили афинские разведчики, промчавшиеся весь путь галопом, рискуя свернуть шею или загнать лошадей, чтобы только выиграть время. Срочно созванные совещания на Пниксе прошли по плану. Каждый член собрания полностью сознавал, что должен делать. Хмурые и немногословные, они приступили ко второй эвакуации. В городе не должно было остаться тех, кого могли бы унизить или убить.
Им было не защитить Афины – без стен, против огромной армии. Это не вызывало сомнений. Стратеги и архонты, не теряя времени, продумывали чрезвычайный план. Командирам флота было поручено сопроводить семьи к причалам. Они выстроились вдоль дороги к морю, поторапливая мужчин и помогая перепуганным женщинам и детям.
Совет готовился к худшему с того дня, как они, совсем еще недавно, вернулись по домам со сгоревшими балками и сломанными воротами. Фила за филой, семьи и их рабы узнавали, куда нужно идти, если зазвучат рога, и где они будут находиться. Нельзя допустить, чтобы люди в панике бросились к кораблям. Все нужно сделать медленно и спокойно.
Фемистокл успевал повсюду: напоминал мужчинам об их обязанностях, призывал матерей держать детей поближе к себе. Некоторые все же ухитрялись затеряться, и обезумевшие от страха родственники выкрикивали их имена. Оставшиеся без призора мальчики и девочки стояли на обочине дороги, умоляюще протягивая к прохожим руки.
Время от времени вспыхивали драки: то какая-то семья посчитала, что их толкнули, то вдруг мужчины набрасывались друг на друга, заботясь только о любимых и близких. Вот тогда вмешиваться приходилось гоплитам, они наводили порядок дубинками или длинными палками. Нарушители, не способные обуздать собственное нетерпение, сочувствия не вызывали.
Исход начался с большого потока мужчин, женщин и детей, молчаливых и серьезных.
Вдоль прибрежных холмов развели костры, огонь в которых, когда шел дождь, поддерживали с помощью масла. Патрульные корабли, увидев эти светящиеся точки, немедленно повернули домой. Никто – ни триерархи, ни команды – не спрашивал, к какому причалу идти. План разработали заранее, и хотя все молились о том, чтобы его не пришлось приводить в исполнение, при получении известия о приближении врага суеты не возникло.
Саламину снова предстояло стать убежищем, но теперь это уже не было голое место, где женщины и дети ютились на дюнах. Ксантипп послушал свою жену, Фемистокл – свою. В результате появились укрытия и склады с продовольствием. Закончить эту работу не успели, но никто и не ожидал, что потребность возникнет так скоро. Первые семьи начали прибывать на переполненных палубах триер в то же утро. Сходя на берег, люди дрожали на ветру.
Агариста и ее дети были в числе первых, кто добрался до острова, – на этот раз в сопровождении всех домашних рабов, а также наемных слуг и даже двух суровых охранников-гоплитов, приставленных ее мужем. Они нашли ей место в длинном узком помещении. Оно напоминало конюшню с травянистой крышей, почти не дававшей никакой защиты. Дождь по прибытии лил как из ведра, и все быстро промокли.
Каждый час на Саламине высаживались сотни, а потом и тысячи афинян. Горожане приходили в порт Пирей и погружались без паники на триеры, терпя непогоду и спасаясь от надвигающихся ужасов.
Перикл и Елена держались рядом с матерью, а вот Арифрон оставался чуть в стороне. На нем были накидка, шлем, бронзовые поножи и нагрудник. На боку висел меч, у столба стоял щит, а копье-дори, оказавшееся слишком длинным для низкой крыши, лежало на земле. Поскольку отец был жив и носил семейные доспехи и оружие, Арифрону достались вещи, купленные у трех семей, где женщины недавно стали вдовами. Семьи эти остро нуждались в серебре, поскольку прежняя беззаботная жизнь закончилась со смертью мужчин.
