Агариста увидела, что Арифрон собрался с духом и намерен вмешаться. Она протянула руку, ущипнула его за голое бедро и прошипела:
– Сын, останься. Они убьют тебя, если ввяжешься в драку. Защити меня. Защити брата и сестру.
Он услышал ее и кивнул. Мрачная тень на его лице рассеялась, порыв угас.
Агариста увидела, что два гоплита ожидают приказа, не зная, что делать. Она едва не вскочила, увидев собирающихся в группу женщин. Избиение прекратилось, и убийцы начали расходиться – опустошенные, растерянные, безумные.
Какая-то женщина подняла испачканный кровью камень, и Агариста успела заметить выражение ее лица – колючее и злое, как ветер или зимнее море.
– Предатели! – крикнула женщина, указывая на жену и детей кузнеца.
– Нет! Мы ничего не говорили, – ответила несчастная и, притянув к себе детей, склонилась над ними.
Дождь все шел и шел, серебряными струйками стекая с длинной крыши. Агариста увидела, что и другие женщины собирают камни, побуревшие от сырости. От того, что случилось в следующий момент, у нее перехватило дыхание. Она ощутила в груди мучительный спазм, не в силах вынести того, что произошло.
Женщины набросились на маленькую семью вороньей стаей, их одежды заглушили сдавленные крики, и только руки поднимались и опадали. Остальные молчали, потрясенные происходящим, прижимали ладони ко рту, но никто не отвел глаза. Те, кто призывал поддержать кузнеца, отошли подальше от людей, которые могли их слышать, и опустили голову.
Когда все закончилось, женщины отступили. Маленькие тела лежали на земле, распростертые и изломанные, на удивление грязные, как будто их снова и снова валяли в крови и пыли. Мать и дети были мертвы и безучастно смотрели на мир остекленевшими глазами. Их жизни вколотили камнями в землю.
Вокруг них образовалось пустое пространство. Женщины проскользнули в толпу, роняя на ходу красные камни, становясь под струи дождя, чтобы смыть кровь с рук. Тишина под грохочущим дождем ощущалась как что-то живое.
Очнувшись от ужаса, Агариста поняла, что плачет, тихонько всхлипывая, как ребенок. Крепко прижимая к себе Елену, она невольно представляла ту женщину, так же крепко обнимавшую свою дочь. В этом было какое-то бессмысленное утешение, но ни говорить, ни думать она не могла. Перикл стоял рядом с открытым ртом и вытаращенными глазами. Агариста пожалела, что не сумела отвлечь его от того, чему он стал свидетелем, но для сожалений было слишком поздно.
Звон бронзы, так хорошо знакомый по упражнениям Ксантиппа, известил о приближении гоплитов. Фемистокл привел с собой дюжину вооруженных людей, но только с появлением мужа сдерживаемые рыдания вырвались у Агаристы наружу. Она потянулась к нему, прижалась и зарылась лицом в складки его гиматия.
– Кто их убил? – обратился к толпе Фемистокл.
Никто не ответил. Люди показали, что́ думают о предателях, и на этом все закончилось. Агариста хотела вернуться домой, но знала, что дома больше нет. Дождь в Афинах боролся с огнем и кое-где гасил пламя.
Война завела их слишком далеко. Она стерла правила и законы, создавать которые помогал дядя Агаристы. Или, возможно, война раскрыла человеческую сущность, обнажила ее без прикрас. Даже такой город, как Афины, был искусственным созданием, хрупким, словно горшок, где мужчины и женщины только притворялись, что они не волки и справедливость реальна.
Агариста не могла говорить. Она прижалась к Ксантиппу, и он обнял ее. Потом и Елена уткнулась носом в родительскую руку, и ее тоже вовлекли в кольцо объятий.
О приближении Фемистокла Агариста догадалась по тому, что Ксантипп поднял голову, отняв губы от ее волос. Она отстранилась от мужа, остро сознавая, что сурьма потекла под глазами, лицо опухло и вид у нее совершенно дикий. Она быстро вытерла слезы и разгладила складки ткани верхнего платья пеплоса. Фемистокл остановился перед ней. Его опущенная рука дрожала, лицо застыло в мрачном выражении.
– Это не их вина, – сказал он. – Они напуганы и злы, но вина лежит на тех, кто выгнал нас, кто принес нам войну. Эти преступления лежат у ног персов вместе со всеми утопленниками.
Агариста видела, что он разговаривает с ее мужем, хотя его пристальный взгляд прикован к ее сыновьям. Подошел и Аристид, одетый, как обычно, в какую-то рванину. Он поклонился ей и поздоровался, как будто они встретились на агоре в торговый день. Но от нее не ускользнуло, что он напряжен и бледен.
Вокруг Агаристы, с Ксантиппом в центре, собралось подобие совета. Мужчин было несколько дюжин, их всех объединяла суровая целеустремленность. Сейчас они представляли власть в Афинах.
Дождь монотонно барабанил по крыше, когда к ним обратился Фемистокл. Говорил он тише, чем обычно.
– Когда персы вернутся в зимний лагерь, я пошлю весточку в Спарту. Ультиматум. В то же время, Ксантипп, я хочу, чтобы ты вывел флот. Найди и потопи все до единого персидские корабли, какие только у них остались и где бы они ни нашли убежище. Нападай на их порты, заставь их платить у себя дома. Может, тебе удастся устроить там хороший костер, чтобы они отозвали войско.
Агариста посмотрела на мужа, который только кивнул в ответ на слова Фемистокла. У нее упало сердце. Конечно, он будет со всеми. В конце концов, она вышла за него из-за его силы. За плечом Ксантиппа стояли Перикл и Арифрон. И в этот миг, увидев сыновей рядом с мужем, она поняла, что их у нее забрали, что они пойдут с ним. На нее накатил приступ тошноты, и показалось, что ее сейчас вырвет.
Фемистокл заговорил снова, негромко и отрывисто:
– Что касается остального, то мы доведем дело до конца. Будем держаться намеченного пути. Мы вытащим Спарту из-за стены, даже если нам придется стать их врагами.
Павсаний стоял на акрополе Спарты вместе с Тисаменом. Оба тяжело дышали и обливались потом, но излучали здоровье. Их окружала огромная чаша гор, пик за пиком растянувшихся в бесконечность, и над всем возвышались вершины Тайгета и Парнона.
В этой предутренней тишине они, казалось, были единственными живыми существами в целом свете. Сюда они наперегонки взбежали по склону с той особенной легкостью духа, которая бывает порождена напряжением, усилием и способна прогнать любую тьму. Состояние это длилось недолго и постепенно исчезало, по мере того как они приходили в себя. Хотя утренний воздух еще был холодным, дни снова удлинялись, самые темные месяцы остались позади.
На такой высоте над городом Тисамену показалось, что он чувствует в воздухе запах не только кухонных костров, но и пробивающейся зеленой поросли, шалфея, оживающих кустов фриганы и первые намеки на весну. С такого расстояния горы казались голыми. Но он знал, что они кишат жизнью – зайцами, волками, медведями, кабанами и даже львами. Конечно, еще будут заморозки и дожди, которые взобьют пыль и забрызгают грязью все стены в Спарте. И несмотря на все это, весна уверенно придет. Бесспорно. Тьма отступала, солнце вставало снова.
– Я видел, твой племянник разговаривал с эфорами и царем Леотихидом, – сказал Тисамен. – Он хорошо выглядит, прекрасный парень.
