В порту Пирея уже собирались встречающие. Узнав о возвращении флота, люди стекались из города приветствовать героев. Многие несли ветки красного амаранта и махали руками с зеленых холмов, когда корабли проплывали мимо, а затем с надеждой и радостью спешили в порт – обнять мужей, братьев, сыновей. День был теплый, небо ясное. Гоплиты махали в ответ, не в силах сдержаться при виде земляков, наконец-то освободившихся от страха. Тень персидского нашествия висела над ними многие годы. Афиняне не забывали об угрозе ни на день. Они видели, как их флот отступал в первых битвах, как дважды горел священный город, как бежали, бросая дома, женщины и дети. Они лишились всего, и теперь им предстояло отстроить жизнь заново.
Корабли вошли в порт, команды начали сходить на берег. Ксантипп стоял на палубе как вкопанный. В Пирее было с десяток массивных каменных причалов, и его триере не пришлось ждать. Толпа возликовала, увидев своего героя, и принялась выкрикивать его имя. Принесли даже дощатый мостик, но Ксантипп его словно не заметил. Перикл видел, как отец спрыгнул на причал и на мгновение застыл, сохраняя равновесие, когда мир качнулся вместе с ним. Он опустился на колени и поцеловал землю, поглаживая ее, как собаку, чье надгробие осталось на побережье Саламина.
Люди выходили из толпы, чтобы дотронуться до него, обнять человека, который спас их при Саламине, а затем принял бой с персами. За те месяцы, что Ксантипп отсутствовал, до афинян дошли слухи о его подвигах, о разгроме персов на их берегу. Люди жили в городе, который дважды горел и в котором после дождя пахло пеплом. Мало кто не молился за Ксантиппа и не благословлял его имя. Но он отвернулся от них, радостно хлопавших его по спине.
Какая-то женщина попыталась прижать его ладонь к своей щеке, и он вырвал руку, отчего она споткнулась. Шедший рядом с ним Эпикл свистнул, подзывая гоплитов. Они окружили архонта, дав ему возможность отдышаться. Тот год был назван в честь Ксантиппа, но это не означало, что он принадлежал толпе.
Перикл собрал щит и доспехи брата в мешок и взвалил на плечо. Ноша была тяжелой, и юноше вовсе не хотелось тащиться с ней через весь город домой. Но он знал, что сделает все как надо. Перикл видел, что отец всматривается в лица, ища среди них Агаристу, но ее не было. Они оба знали, что ей сообщили. Несколько недель назад наварх в качестве любезности отправил в Афины корабль с последними новостями. Перикл не понимал, что означает ее отсутствие.
Он потянулся за окруженным гоплитами отцом. После долгого пребывания на молчаливом корабле, где шумели только волны за бортом, было непривычно и даже немного страшно снова оказаться среди людей, которые не воспринимали приказы и дисциплину. Они продолжали напирать, и Перикл опасался, что отец даст команду гоплитам обнажить мечи. Лицо Ксантиппа оставалось суровым и даже грозным, когда женщины или мужчины проникали через цепь стражи и тянулись к нему, как будто прикосновение могло исцелить. Некоторые плакали и визжали, не обращая внимания, что причиняют ему неудобство.
За Периклом, пользуясь случаем, потянулись гребцы. На суше они тоже превратились в ликующую толпу. Они же запели марш Афины, подхваченный тысячей голосов, в которых едва угадывалась подлинная мелодия. Команды триер слились в огромную толпу, и на берегу попросту никого не осталось. Экипажи других кораблей всячески выражали недовольство, поскольку им было не причалить.
Шагая во главе этого нарастающего хаоса, Ксантипп оставался темным сердцем процессии. Безмолвный и грозный, он тем не менее был центром внимания афинян, вызывая восторг у всех, кто его видел. Много лет назад вернувшийся на родину раненый Мильтиад не мог ходить. Ксантипп пришел худым и подтянутым и не нуждался в помощи.
Путь в его родовое поместье пролегал к северо-западу от города. Пройти туда было легче всего через агору, но это означало бы, что он, как в праздничный день, приведет в центр растущие с каждым мгновением толпы. Энтузиазм расплескивался во все стороны, давление нарастало, люди смелели, и Периклу становилось все труднее тащить снаряжение брата. Надеть доспехи и идти в них, наверное, было бы легче. Он поискал глазами Арифрона, чтобы сказать ему… и отчаяние сжало сердце.
Он до сих пор не мог привыкнуть к тому, что его брат, умный, серьезный, внимательный брат, который так много знал, ушел навсегда. Отец отказался хоронить сына на персидской земле, где могилу могли разграбить. Арифрона зашили в парусину и временно похоронили на острове Икария, чтобы вернуться за ним потом.
Перикл поправил мешок на плече. Он вспотел от жары, протискиваясь сквозь теснящую со всех сторон толпу. Когда Эпикл спросил, не нужна ли помощь, он молча покачал головой – и старый отцовский друг понял.
Добравшись до агоры, Перикл увидел, что сердце города восстанавливается. Здание совета снова поднималось в строительных лесах. Холм Пникс остался, конечно, таким же, каким и был. Чисто вымытые ступени белели в лучах послеполуденного солнца. Над всем этим возвышался Акрополь. Фундамент расчистили, но сам храм еще предстояло возвести. В конце концов, это были Афины. Даже персидская армия не смогла надолго заковать этот город в цепи.
Перикл огляделся, и слезы сами собой навернулись на глаза. Сколько цветов! Сколько людей! Все кричали и обнимали вернувшихся моряков и гоплитов. Все больше и больше горожан стекалось на агору со всех сторон, но его отец не останавливался, а шел вперед, полный решимости побыстрее пересечь площадь. Периклу пришлось приложить немало усилий, чтобы не отстать. Его не узнавали и пропустили легко. Удивительно, но Ксантипп и Эпикл обошли толпу по внешнему кругу, и пока ликующие афиняне искали и не находили героев, те уже удалялись от площади. Ксантипп, с суровым выражением лица, решительно шагал впереди.
Следуя за ним, Перикл и Эпикл вместе прошли там, где стояли когда-то священные Триасские ворота. Огромный участок уже был расчищен для какого-то большого нового строительства. Перикл ощутил прилив волнения. Они не просто восстановят Афины в прежнем виде, но сделают их еще величественнее. Воображение рождало видения широких улиц и внутренних двориков, огромных ворот, памятников и устремленных ввысь храмов, отражающих славу богини.
За воротами простирались руины древних гробниц. Персы уничтожили все, разбив молотками надгробия. Перикл сначала подумал, что они сделали это, чтобы ограбить захоронения и поживиться трофеями – возможно, оружием и доспехами афинян. Но, проходя через поле разбитых могильных камней, он заметил, что на дороге валялись куски с вырезанными на них именами. Во всем проглядывала злоба, желание причинить боль тем, чьи любимые нашли здесь покой. В одном месте тела оборачивали заново полотном и перезахоранивали. С десяток мужчин засыпали огромную яму. Кто-то отдал приказ сделать то, что не могли сделать сами родственники. Перикл подумал о Кимоне – как больно, наверное, было ему узнать, что и останки его отца где-то там, среди костей и обломков.
Через несколько месяцев или через год Арифрона заберут с места его временного захоронения и вернут в семейную усыпальницу – когда ее тоже восстановят. От этой мысли Перикл почувствовал холодок, но их мать захочет, чтобы было место, куда можно прийти оплакать сына.
