– Да, оно оказалось… непопулярным. Ты в одно мгновение разозлил все богатые семьи в Афинах. Ты нажил среди них врагов. Это, конечно, всплывет завтра. Приготовься к тому, что тебя будут допрашивать.
– Возможно, я напомню, что без меня они все были бы рабами или уже мертвы. Прекрасный ответ!
Аристид устало потер лицо:
– На твоем месте, Фемистокл, я бы так не говорил. В городе накопилось негодование, и его некуда слить. Тысячи наших людей скорбят, и тысячи все еще полны гнева и ярости. Они потеряли все, но кого им теперь винить? Персы ушли! Жизнь должна вернуться в нормальное русло, но мастерские разрушены, дома сожжены, семьи распались. Они… мечутся, Фемистокл, ищут кого-нибудь, кого угодно, чтобы наказать. Я не хочу видеть, как они выплеснут на тебя разочарование и злость.
Они снова замолчали, проходя по краю агоры, от которой ветвились в темноту пустынные улицы. Величественный Акрополь заслонил луну, равнодушную к ничтожным жизням и страхам тех, кто внизу.
– Я отдал всю свою жизнь этому городу, этим людям, – сказал наконец Фемистокл. – Моя мать не была афинянкой, ты знал? Она была фракийкой, такая маленькая, светловолосая. Работала не покладая рук, чтобы только купить еды, когда я был мальчишкой. Мы не были богаты, Аристид, в нашем роду не было архонтов. Мой отец бросил нас, когда мне было одиннадцать, поэтому я начал работать с самого детства. Потом занимался кулачным боем и борьбой, учил этому других. Я потратил все, что у меня было, чтобы постичь грамоту. Я изменил себя и даже говорить начал так, чтобы никто, услышав меня, не мог сказать, что я «чужак» или «неуч». Понимаешь? Я стал известным в этом городе человеком, богатым и влиятельным, поднимаясь шаг за шагом. В мою честь назвали год, люди провозгласили меня архонтом.
– Помнится, ты использовал свое влияние, чтобы изгнать тех, кто мог расстроить твои планы, – заметил Аристид.
Следуя за ними, в небе снова блеснула луна.
Фемистокл поморщился – то ли от смущения, то ли каясь за давние прегрешения – и махнул рукой:
– Это и вправду было очень давно. Толпе свойственно непостоянство. Я думал, что понял их тогда, Аристид! Жизнь была… проще. А потом пришли персы… Иногда мне кажется, что вся моя жизнь раскололась из-за них на две половинки. На то, чем я был до них, и то, чем стал после. – Он вздохнул. – Завтра я предстану перед собранием, и люди потребуют ответов и объяснений по каждому принятому мной решению. Но ведь никому из них не достало мужества встать на мою сторону! Я бывал прав чаще, чем ошибался. В конце концов, это все, что имеет значение. Если я совершал ошибки – как и любой человек, – разве мои победы не перевешивают их?
Он как будто искал сочувствия и понимания, и Аристид пожал плечами:
– Не знаю. Помню, я встретил человека, который шел, чтобы проголосовать за мое изгнание. Он не знал меня, но ненавидел, потому что слышал, как другие называли меня Аристидом Справедливым или Аристидом Добрым. Он отправил меня в изгнание, потому что ему не нравилась моя репутация.
Слушая его, Фемистокл как будто спал с лица:
– Правда? Тогда чего ждать мне?
Аристид, нахмурившись, посмотрел на него:
– У тебя есть сторонники, те, кто знает, какую роль ты сыграл в войне. Хотя… – Он заколебался, не желая давать одну только ложную надежду. – В городе ходят разные слухи – ложь смешивается с правдой, как вода с вином. Говорят, ты брал серебро с рудников в Лаврионе даже во время войны. Некоторые жалуются, что ты использовал их семейные надгробия, чтобы переделать священные Триасские ворота в Дипилонские.
– Вот это правда! – подтвердил Фемистокл. – Я использовал то, что валялось, разбитые камни. Уж не обвинят ли меня в том, что я отвечаю за персидские молотки?
– Думаю, некоторые могут, – ответил Аристид.
От него не ускользнуло, что Фемистокл не возразил против обвинения в получении средств с рудников.
– Говорят, ты прибрал к рукам слишком много власти – до войны и еще больше после нее.
Услышав это, Фемистокл замер как вкопанный и спросил:
– Если так много людей ненавидят меня, как я могу рассчитывать, что переживу завтрашний день и не буду отправлен в изгнание?
– Ох, друг мой, мне очень жаль, – растерянно вздохнул Аристид. – Я пришел рассказать, как обстоят дела, чтобы ты понял. Думаю, за обвинениями у них дело не станет. Я просто хотел дать тебе время подготовиться.
– Что? – недоверчиво посмотрел на него Фемистокл. – Ты хочешь сказать, надежды нет? Я мог бы перечислить свои заслуги, начиная с Марафона, включая Саламин, где я спас нас всех. Ты же знаешь, что спартанец Эврибиад пришел поквитаться со мной за обиду? Ты видишь эту рану? Или вот эту? – Он указал на отметины на ребрах и полоску швов на икре. – Он знал все, что я сделал, даже если мои соотечественники этого не знают! Хотел бы я вызвать его в качестве свидетеля! Пусть бы рассказал, чем они мне обязаны. Неблагодарные!..
Фемистокл потряс руками и, прихрамывая, пошел прочь от Аристида – по большому кругу под лунным светом. Вернулся он уже спокойным.
– Что им нужно, шесть тысяч голосов? Возможно, я попрошу гребцов опрокинуть урну.
– И начнешь новую войну? – спросил Аристид. – Нет, если тебя подвергнут остракизму, ты уйдешь так же тихо, как это сделали я и Ксантипп.
– Ах вот оно что! – горько усмехнулся Фемистокл. – Конечно! Вы двое будете рады увидеть, как меня топят мелкими обвинениями, которые не более чем сплетни.
Он презрительно фыркнул. Поверить собственным глазам было трудно, тем более под озабоченным взглядом Аристида. В этом человеке не было злорадного удовольствия. Не было тайного торжества и в Ксантиппе.
Здесь, на безлюдной ночной агоре, Фемистокл вдруг почувствовал себя опустошенным и усталым. Он негромко выругался.
– Надежда есть всегда. До тех пор пока хотя бы кто-то любит меня, надежда остается.
– Последнее, что осталось в ящике Пандоры, после того как из него вылетело все зло мира, – добавил Аристид.
– Ну, это уж совсем не утешает, – сказал Фемистокл, выдавив из себя усмешку. – Ну да ладно, идем. Надо хотя бы попытаться заснуть. Не хочу пропустить, как великие и добрые Афины скажут, какой я мерзкий, отвратительный негодяй.
Он повернулся к зданию совета, где их ждали тени скифов, и спросил:
– Видишь этих?
С появлением зрителей Фемистокл преобразился. Он гордо поднял голову, расправил плечи и зашагал по залитой лунным светом агоре, размахивая руками.
– Никогда не показывай, что тебе больно, – бросил Фемистокл через плечо, и его голос отозвался эхом.
Глава 34
Здание совета Фемистокл покинул на рассвете, но улицы уже были заполнены толпами горожан, спешащих занять места поудобнее на высоких склонах или даже на каменных ступеньках Пникса. Сам Фемистокл выглядел свежим и подтянутым, и его чистая одежда сияла в розовом свете зари. В окружении сотни скифских стражей он хмуро поглядывал по сторонам, чувствуя себя скорее пленником, чем свидетелем.
