Потерев руки – пальцы были липкими от масла, пота и грязи, – Перикл сказал:
– Он оставил свой след.
– Да, оставил, – посмотрев на него, понимающе кивнул Кимон. – И мы оставим.
Глава 37
Глядя на проплывающий мимо пейзаж, Фемистокл вспомнил, что в юности жил на ионическом побережье. Тогда он не знал, как далеко простирается за ним земля, и как-то раз попал впросак, спросив у своих хозяев, после четырнадцатидневного путешествия вглубь страны, не является ли город Анкира тем самым Персеполем, где пребывает великий царь. Ему уже пришлось прождать целую вечность, пока собирался караван. Предприятие было серьезное и готовилось тщательно. Две дюжины повозок, запряженных мулами и волами, сопровождали восемьдесят нанятых охранников, назначение которых состояло в том, чтобы не подпускать дикие племена, имеющие обыкновение грабить и убивать пересекающих пустыню купцов. Продукты и воду везли с собой, словно выходящий в море флот, не рассчитывая пополнить запасы в пути. Фемистокла называли «почетным гостем» и «архонтом», произнося эти слова с персидским акцентом, но на его вопросы не отвечали. Джаван передал его на попечение шурина в Сардисе, за что, насколько мог понять Фемистокл, удостоился поцелуев в обе щеки и огромного уважения. Похоже, афинянин стал ценной фигурой в какой-то игре, где его рассматривали либо как средство возмещения долга, либо как шанс получить крупный выигрыш или повысить статус. Вероятно, его не считали пленником, но и о том, чтобы передумать и повернуть назад, не могло быть и речи.
Караван шел по краю огромной пустыни, дни бежали, а борода и волосы отрастали. На сороковой день, когда Фемистокл не мог больше оставаться дикарем, он попросил брадобрея смазать маслом и завить ему бороду, а волосы заплести в косу на персидский манер. Теперь коса давила на шею, но чесалась меньше.
Он потерял несколько дней из-за лихорадки и три – из-за слабости кишечника, когда приходилось останавливаться на обочине дороги. Бо́льшая часть этого времени пролетела в благословенном тумане, он сильно похудел и ослаб. Погонщик, беспокоясь о драгоценном подопечном, предлагал фрукты из своих рук, таких грязных, каких Фемистокл никогда не видел.
К шестидесятому дню пути Фемистокл понял, что уже не сможет самостоятельно найти дорогу назад, даже если его освободят. Здесь можно было всю жизнь блуждать по лесам и горам. Они прошли через какой-то пустынный, почти безлюдный край, в котором встретили лишь нескольких пастухов, одиноко живущих вдалеке от собратьев. При пересечении вброд неглубокой реки стражники прогнали молодого льва; зверь наблюдал за ними, но испугался шума – ударов мечами о щиты и криков – и убежал. Некоторые хотели выследить хищника ради шкуры, но хозяин каравана указал на Фемистокла, и на этом все закончилось. Несколько дней после этого стражники смотрели на грека угрюмо, но он ничем не мог им помочь.
Каждый день Фемистокл проводил в состоянии, близком к оцепенению, а поскольку развлечься было нечем, предавался воспоминаниям, оглядываясь на прошлое. Ел он вместе с остальными, из мисок, которые вытирал и возвращал обратно. Со временем он стал чувствовать, что разум притупляется, как лежащий без дела нож, что забываются какие-то слова и лица детей. Десять тысяч раз он говорил себе, что пути назад нет. Если он рассудил неправильно, выбор все равно сделан. Он обнаружил, что подолгу бормочет себе под нос, ведет беседы или разговаривает с женой так, будто она стоит рядом. Возница не говорил по-гречески и не был хорошим учителем своего родного языка. Всякий раз, когда Фемистокл указывал на что-то и спрашивал название, перс просто смотрел на него непонимающе. Жалкий старик, он, возможно, испытывал благоговейный страх перед настоящим греком. Или, может быть, его ударил по голове мул или верблюд.
По подсчетам Фемистокла, прошло четыре месяца с тех пор, как он прибыл на ионическое побережье. Надежда увидеть когда-нибудь великого царя постепенно таяла, как будто все они были обречены до самой смерти скитаться по холмам и пустыням, никогда больше не услышав дружеского голоса. В разгар лихорадки Фемистокл начал думать, что, возможно, он перешел на равнины загробной жизни. Однако поверить в это мешало присутствие персов.
Он улыбался про себя какому-то воспоминанию, когда до него дошло, что повозка больше не раскачивается, как корабль, на неровностях бездорожья. Мысли побежали быстрее. Они нашли настоящую дорогу, и она вела… Он всмотрелся в даль. Дома, храмы, мост через реку… Мост! На глаза навернулись слезы при виде этого первого признака цивилизации. Сам он был покрыт пылью и собственной грязью. Волосы спутались, одежда казалась черной. Фемистокл был худ, как дубильщик, и вонял примерно так же отвратительно. По дороге шли люди, они несли товары и поглядывали на караван.
Впервые за целую вечность он почувствовал на себе чужой взгляд и в отчаянии попытался вспомнить то, что не должен был забывать, те монологи, которые так часто репетировал.
Планы разлетелись в клочья, когда караван остановился на дороге и персидские стражники пришли осмотреть необычный груз. Они говорили о чем-то, но Фемистокл понял лишь отдельные слова. Несколько раз прозвучало его имя. Стражник свистом подозвал лошадь, вскочил на нее, ударил в бока и умчался галопом. Фемистокл смотрел ему вслед, чувствуя себя призраком, вернувшимся в мир людей.
– Где это? – крикнул он. – Где мы?
Двое или трое схватились за рукояти мечей, услышав незнакомые слова. Хозяин каравана жестами призвал их успокоиться и строго добавил, что не позволит лишить его ценной добычи. Это Фемистокл понял. Шурин Джавана потратил слишком много времени и средств, чтобы доставить «почетного гостя» в такую даль.
Улица становилась все оживленнее. В городе не было стены, и караван просто ждал на входе в него, возле какого-то служебного здания, предположительно таможни. Если рассуждать здраво, отсутствие стены означало, что город был частью империи. С учетом такой удаленности от мира трудно было представить вражескую армию, которая достигла бы этого места. Судя по всему, эта армия полегла бы от голода в бескрайних пустынях или горных лесах.
Фемистокл медленно спустился с повозки на дорогу, чем сразу же привлек внимание стражника, который указал на него и что-то рявкнул. Наверное, приказывал вернуться на место. Фемистокл моргнул и зевнул. Позади лежал долгий путь, и в этот момент он был так одинок, как никогда прежде. Возможно, в этом была сила. Конечно, он ощущал себя самим собой, пусть и усталым, и похудевшим. Он не был тем человеком, которого хотела бы видеть в этом месте его жена, он не был даже афинским архонтом. Скорее, он все еще был сыном своей матери. Лишенный власти и богатства, он сохранил ум и выдержку и надеялся, что его не привезли через полмира только для того, чтобы казнить в качестве подарка царю. Он представил потрясенное и отчасти испуганное выражение своего лица и неожиданно для себя рассмеялся. Звук получился сухим и долгим, как приступ кашля.
Вдалеке возвышались горы, хотя в пути он увидел так много заснеженных хребтов, что едва замечал их. Но его доставили в такое место, где люди носили хорошую одежду и сандалии, и где, совсем недалеко, пекарь протягивал прохожим свежий хлеб.
