С тех пор мой пейджер, казалось, звонил без остановки, и я переходил от одной стрессовой ситуации к другой. Меня вызвали по поводу несовместимого с жизнью уровня калия у подростка. Я поспешил в палату и с облегчением обнаружил, что медсестра имела в виду уровень калия в моче, а не в крови – что не так серьезно.
Затем был кто-то с систолическим артериальным давлением 220. Это намного выше нормы. Пациент жаловался также на головную боль и прочие симптомы, указывающие на гипертонический криз, который мог спровоцировать инсульт. Помню, как, выписывая антигипертензивный препарат, я впервые осознал, что никто не будет проверять мой рецепт, подписываясь следом. То, что я назначу, станет последним словом. Это заставило меня задуматься: уверен ли я, что выбрал правильный препарат и правильную дозу?
И так далее в течение всей ночи. После каждого экстренного вызова я сталкивался с проблемой, о которой читал и знал достаточно, чтобы чувствовать себя комфортно. Но действовать, брать на себя ответственность за ситуацию, причем в срочном порядке и перед лицом неопределенности – это стало испытанием, которое я помню по сей день.
Около девяти вечера мне вдруг пришло в голову, что я не ел уже полдня. Все кафетерии были закрыты, и я не мог покинуть больницу, потому что дежурил. Единственной возможностью оставался первый этаж больницы, где была кофейня Second Cup. Там нашлось какое-то подобие вчерашней холодной лапши, которую я проглотил, прежде чем подскочить при очередном звонке пейджера.
На этот раз мне сообщили, что, к сожалению, один пациент неожиданно скончался. Я должен был констатировать смерть. Помню, в панике я подумал, что так и не научился констатировать смерть. Что я должен сделать? Могу ли я уточнить это в книге? Потом я сказал себе: «Подожди секунду. За сегодняшний вечер это первый человек, которому ты совершенно точно не сможешь навредить». Это меня успокоило.
Где-то около пяти утра появилась возможность прилечь. Я начал смену двадцать один час назад, и впереди ждало еще семь часов. В нефрологическом отделении в то время даже не было отдельной дежурной комнаты, где мог бы спать ординатор. Вместо этого один из диализных кабинетов переоборудовали в комнату для дежурных ординаторов, чтобы держать их поближе к месту событий. Это означало, что я слышал все гудки работающих мониторов. А еще в палате лежал пациент с прогрессирующим слабоумием, который во весь голос кричал «Приве-е-е-ет!» снова и снова. Я как раз засыпал около половины шестого утра, когда пейджер опять зазвонил.
На этот раз мне сообщили, что есть почка для пересадки. Человек из списка доноров умер где-то в районе Торонто, и я должен был найти пациента, которому предстояло получить новую почку. Меня это просто поразило: в первый же день работы в больнице я должен был полностью отвечать за организацию трансплантации почки. Это входило в число моих обязанностей – взять список ожидающих очереди на трансплантацию, посмотреть, кто значится на первом месте, и доставить этого человека в больницу. Все, кто отчаянно ждал замены органов, были в списке, и каждый из них оставил номер пейджера для связи. Я набрал номер человека, который был первым в списке, и принялся ждать, пока он перезвонит.
Время шло, он не отвечал, и я думал лишь об одном: как будет ужасно, если этот человек не получит почку для трансплантации.
Я ждал столько, сколько позволял протокол, но пациент так и не перезвонил, поэтому я вызвал следующего из списка. То был кульминационный момент моей поездки на американских горках – достучаться до человека и сказать ему, что для него есть почка. Он помчался в больницу, и я встретил его с семьей. Он был полностью готов к пересадке, и она прошла успешно. Человек, стоявший первым в списке, перезвонил на следующий день. Он сказал, что его пейджер лежал в багажнике машины, поэтому он не слышал сообщения. Конечно, он был разочарован, но по крайней мере он все еще оставался на верхней позиции в списке и надеялся, что ему скоро сделают пересадку.
К концу ночи я был совершенно измотан. Я пережил двадцативосьмичасовую смесь тревоги, разочарования, голода, гордости и возбуждения. Я полностью осознал, что же это значит – быть врачом. Я увидел перспективу, которую был не в состоянии понять в медицинской школе. Студентом мне доводилось дежурить, но всегда кто-то присматривал за мной, и никогда на меня не возлагали серьезную ответственность. Тем вечером я узнал, что значит быть врачом. А еще понял, почему я стал врачом.
За время моего обучения в ординатуре выдалось еще несколько таких ночей. Иногда они были очень тяжелыми, и я возвращался домой опечаленный тем, что не смог помочь пациентам. Иногда я возвращался домой расстроенный тем, что у меня было недостаточно информации, чтобы найти лучший вариант. А иногда я возвращался домой в приподнятом настроении, потому что помог людям. Но та первая ночь стала настоящим уроком неопределенности. Предварительно полученные медицинские знания полезны. Прицельное чтение и консультации с коллегами тоже очень важны. Но в конце концов всегда есть неопределенность. В годы ординатуры я стремился подражать уверенным консультантам – тем, кто давал окончательные советы без колебаний. Но постепенно я начал восхищаться сомневающимися консультантами – врачами, которые давали осторожные советы, которые открыто обсуждали проблему, которые видели неопределенность и перед ее лицом действовали так, чтобы обеспечить своим пациентам оптимальное лечение.
Сегодня мне кажется, одна из причин, по которым я могу сказать: «Вот почему я врач», заключается в том, что я решил бросить вызов неопределенности, думать категориями вероятностей, вместо того чтобы давать двоичные ответы «да» или «нет». Я могу действовать, опираясь на лучшие из имеющих доказательств, пусть даже они не совершенны. Я научился видеть неопределенность и с точки зрения пациента. Я уверен, что люди, страдающие от болезней, часто не знают о неопределенности, которая окружает их диагноз, поэтому я считаю, что важно сообщать об этом пациентам. И это же привлекло меня к описательной работе ученого-клинициста – сейчас мое время разделено между клиническим лечением и активными исследованиями. Именно так я могу исследовать остающиеся пока без ответа вопросы о том, как лучше всего диагностировать и лечить инфекционные заболевания, работая над продвижением знаний и, возможно, снижением неопределенности.
18
Это круто! Донна Мэй Киммалярджук
Большинство из нас привыкло считать, что любой, кого именуют врачом, – человек хорошо образованный, мудрый, возможно даже блестящий. И мы мало задумываемся над тем, откуда он и какой путь проделал, чтобы оказаться на своем месте.
Донна Мэй Киммалярджук начала жизнь в небольшой эскимосской общине в Надавите. Она первой из канадских инуитов стала кардиохирургом, а на сегодняшний день – старшим ординатором-кардиохирургом Института исследования сердца в Оттаве (Ottawa Heart Institute). Независимо от сферы на «первого» всегда ложится особая нагрузка, и медицина не исключение. Но одобрение и похвалы не заменят хорошей работы, и приходит время, когда твои способности подвергаются испытанию.
