Я знала, что правда окажется сокрушительной. Их муж и отец умер, а они даже не попрощались с ним. Мне пришлось тяжело. Я запомнила этот момент, потому что впервые за все время работы врачом должна была сообщить такую новость. Впервые делала это сама. И в первый же раз это касалось человека, которого я знала. Даже когда думаю об этом сейчас, слезы наворачиваются на глаза.
Конечно, с тех пор я много раз сталкивалась с непростыми ситуациями. Например, мне приходилось сообщать человеку моего возраста, что у него опухоль. Приносить плохие вести – не та тема, о которой врачи любят говорить. Наверное, я научилась сообщать людям новости, которые причиняют боль. Я читала о разных подходах и техниках, но совсем другое – делать это относительно часто, причем в сообществе, где у тебя есть близкие знакомства.
Я могу в течение многих лет регулярно видеть человека в продуктовом магазине или на детских хоккейных матчах, и неизменно есть нечто такое, что нас сближает. И от этого никуда не денешься. Но, поскольку я знаю, что от меня будут ждать новостей, в том числе ужасных, я начала думать о них по-другому. В печальные моменты я не внешний агент. Я нахожусь внутри. Я разделяю трудные времена с семьей и пациентом.
Я работаю в сообществе, где у меня много связей. И я осознала, насколько мне повезло, ведь у меня есть возможность разделить мгновения печали, а иногда и надежды – возможность ощутить свою связь с людьми. Именно в такие моменты я осознаю, что я делаю что-то важное. Я бы не смогла сформулировать это до того, как стала врачом.
Я чувствую настоящую боль, когда вижу чужие страдания или приношу плохие новости, и эта боль влияет на меня. Я сочувствую пациентам, они мне небезразличны.
Если же взглянуть на ситуацию с другой стороны, то я надеюсь, что, услышав нежелательные новости от знакомого, человек сможет немного утешиться и успокоиться.
В самом начале карьеры я, возможно, думала о медицине как о волнующей и романтичной профессии. Но теперь я понимаю: награда за работу врачом, особенно в небольшом сообществе, – близкая связь с другими людьми. Любовь между пациентами и их семьями, которую я вижу, научила меня смирению. Иногда в больнице, проходя мимо палаты, я заглядываю внутрь. Я вижу пожилого пациента, лежащего в постели, а рядом с ним – часами или даже днями напролет – его супругу. Иногда она дает больному попить или протирает его лицо. Вот настоящая любовь и забота, и я вижу это регулярно.
Иногда меня впечатляет душевная красота пациентов и их близких. Недавно я прослезилась, слушая, как семья говорит об очень больном человеке. Из сказанного было очевидно, насколько родные переживают о нем и как сильно уважают его желания. Я уходила с мыслью о том, что мне повезло увидеть истинную любовь и поддержку. Я шла домой и думала: «Ух ты! Это было потрясающе!»
Врач – во многом трудная профессия, но это еще и замечательная, человечная профессия. Я чувствую, что мне особенно повезло, ведь я работаю там, где могу по-настоящему заботиться о людях, тем более что я лично связана со многими из них.
30
Зная все почти ни о чем. Дункан Андерсон
В Канаде примерно восемьдесят семь тысяч врачей, и лишь горстка из них – нейроофтальмологи. Это специалисты в области одновременно неврологии и офтальмологии, занимающиеся диагностикой и лечением нарушений зрения, связанных с мозгом, а не с глазом.
Дункан Андерсон принадлежит к этой редкой породе. Он работает в трех местах – в больнице Святого Павла, больнице Ванкувера и Центре медицинских наук Британской Колумбии.
Связь между глазами и мозгом исключительно важна. На самом деле от глаз к мозгу идет больше нервных волокон, чем от любого другого органа. Средний невролог разбирается в мозге, но не очень хорошо понимает, как работают глаза. А средний офтальмолог разбирается в глазах, но мало что знает о мозге. Это две совершенно разных программы обучения.
Моя специальность сочетает в себе то и другое, поэтому мой опыт уникален. Ко мне обычно попадают пациенты с очень неясными жалобами на зрение и невыраженными симптомами. Это не только помутнение зрения из-за катаракты. В случаях, с которыми я имею дело, невозможно разобраться, не объединив сведения из неврологии и офтальмологии.
Девяносто процентов направлений ко мне дают неврологи. Они говорят: «Я не знаю, что происходит в мозгу этого пациента. Ему нездоровится, и он жалуется на глаза, и я ничего не могу понять». Остальные направления – от офтальмологов. Они говорят: «Пациент теряет зрение. Я сделал все анализы. У него нет катаракты. У него нет глаукомы. Но он теряет зрение, и у меня нет ответа». К тому времени, когда пациент попадает ко мне, он уже побывал у одного или двух неврологов, которые не смогли разобраться, одного или двух офтальмологов, которые не смогли разобраться, и, возможно, у нейрохирурга или двух.
Эти пациенты иногда годами ищут решение своей проблемы. Они посещают одного врача за другим, но продолжают страдать. Так что я последняя инстанция. Конечно, в 99,9 процентах случаев неврологи и офтальмологи способны поставить диагноз, и он будет верным. Остается одна десятая процента – это случаи, когда все анализы сделаны, но диагностировать проблему не удалось.
Я получил очень хорошую подготовку по нейроофтальмологии в Гарварде. Но я всегда говорю своим ординаторам, что сразу после медицинской школы и сразу после ординатуры ты еще ничего не знаешь. Ты просто знаешь, как учиться. Знание о том, как стать очень хорошим врачом, приходит с опытом, и у меня оно есть.
Мне семьдесят шесть лет, и я учусь каждый день. Я принял две или три тысячи пациентов с настолько сложными проблемами, с которыми большинство врачей не столкнется ни разу за всю жизнь. Я извлек уроки из каждого случая, и это меня вдохновляет. Некоторые из этих случаев крайне редки – может быть, один на миллион.
Именно опыт наблюдения за каждым случаем малоизвестного заболевания помогает мне разобраться в следующий раз.
Иногда я читаю в журнале, что зарегистрировано всего три случая той или иной болезни, но я, вероятно, видел пять точно таких же и не удосужился сообщить о них.
Каждый пациент – загадка в духе Шерлока Холмса. Я смотрю на знаки. Я слушаю, как пациент говорит, и изучаю, как он выглядит. Сложность в том, что пациенты не умеют точно объяснять, что происходит. Они формулируют жалобы недостаточно четко – или врач не задает правильный вопрос правильным образом, чтобы получить правильную информацию. Поскольку я повидал очень много пациентов, я научился очень хорошо говорить с людьми о неясных симптомах, чтобы установить, что мне пытаются сказать, и чтобы решить, какие тесты делать и как исправить поломку.
Наиболее распространенный диагноз при необъяснимом ухудшении зрения – медленно растущая менингиома, опухоль в голове. Она доброкачественная – она вас не убьет, – но находится такая опухоль прямо рядом с глазом, что может вызвать двоение в глазах или прогрессирующую потерю зрения. При обычном сканировании менингиомы трудно обнаружить, потому что они очень маленькие и растут в труднодоступных местах.
