Однако довольно скоро Бетти стала приезжать к нам с болью в глазу примерно раз в месяц. Ординатор спросил, почему она не сделала трансплантацию роговицы, и Бетти сказала:
– О, моя сестра ее делала, и ей не помогло, так что не хочу рисковать. Сейчас я довольно независима и могу делать все, что хочу.
Так продолжалось еще несколько месяцев, но наконец Бетти согласилась встретиться со мной и поговорить о трансплантации. Я обследовал ее и увидел, что поверхность глаз разрушается. Если вы когда-нибудь царапали глазное яблоко, то знаете, что это очень больно. И вот почему: клетки на поверхности глаза расположены в пять слоев. Нервы, обеспечивающие чувствительность глаза и сообщающие вам, что с его клетками что-то не так, обычно заканчиваются примерно за два слоя от поверхности. Если вы поцарапаете глаз ногтем или кусочком бумаги, то как раз достигнете третьего слоя, который содержит много нервов. После этого каждый раз, как вы моргаете, становится больно. Но при макулярной дистрофии царапины не нужны. Верхние слои просто отходят, обнажая нервы и вызывая боль. Именно это произошло с Бетти.
Я сказал:
– Трансплантация может не удаться, но в целом результаты сейчас значительно лучше, чем двадцать лет назад, когда операцию делали вашей сестре. У нас есть новые техники. Вашу сестру очень беспокоили швы, но сейчас шовный материал в два раза тоньше человеческого волоса. Вам не придется лежать в кровати. Швы будут сохраняться в течение года, и они не причинят вам неудобства. У вас есть реальный шанс увидеть все своими глазами.
Решение далось ей нелегко. Вы, возможно, скажете: «Она уже была слепа. Хуже не стало бы». Но на самом деле хуже могло стать: на тот момент Бетти по крайней мере различала свет и тьму. Если бы трансплантация не удалась, то лишилась бы и этой возможности. А если не отличаешь свет от темноты, то не можешь сказать, день сейчас или ночь, и не знаешь, следует ли бодрствовать или спать. Это сильно дезориентирует. Поэтому, когда пациент говорит: «Я хочу сохранить восприятие света», – это имеет немалое значение.
Бетти немного поразмыслила и в конце концов пришла к выводу, что вполне может пойти и сделать операцию. Ей пересадили роговицу, что до сих пор остается единственным возможным лечением в подобных случаях.
К счастью, все прошло хорошо. Она излечилась, как и ожидалось. Разительные изменения можно было заметить, даже просто взглянув в ее глаза. Стали различимы радужка и зрачок. До операции вы бы ничего этого не увидели. В передней части каждого ее глаза было нечто вроде белого облака.
Бетти надела очки и впервые за двадцать восемь лет увидела свою дочь. Думаю, она еще кое-что различала, когда малышка только родилась, но с тех пор не могла видеть ее ясно. Бетти любила дочь, но никогда ее не видела.
Мы спросили Бетти, не согласится ли она поучаствовать в рекламе, чтобы побудить людей жертвовать глаза после смерти в глазной банк. Она согласилась и во время интервью ее спросили:
– Что вам действительно нравится в возможности видеть?
Она почти разрыдалась:
– Мир так прекрасен!
Я подумал: «Ух ты, как здорово! До чего хорошо, что я этим занимаюсь!» Но на этом история не заканчивается. Через два или три года после операции Бетти вошла ко мне в кабинет, и я подумал, что она выглядит как-то иначе. И впрямь. Она посмотрела на себя в зеркало – на лицо, которое она не видела тридцать лет, – и сказала: «Это ужасно. Я вся в морщинах». Так что она пошла и сделала подтяжку лица. Что же, вполне обоснованный поступок.
А еще через десять лет Дороти решилась:
– Возможно, мне стоит попробовать снова. Может быть, в этот раз все получится.
Она поехала и сделала операцию, и, к счастью для нее, вторая пересадка удалась. Она прожила много лет и стала немного более независимой, потому что теперь благодаря хорошему зрению видела, куда идет.
На днях я сидел с друзьями, и мы разговорились о том, что бы мы сделали, если бы могли начать все сначала. Один из них сказал, что стал бы космонавтом. Другие говорили, что занялись бы тем или сем. Я же ответил, что стал бы офтальмологом. Я и правда наслаждаюсь тем, чем занимаюсь.
5
Когда пациент – твой учитель. Карен Девон
Когда мы размышляем об отношениях врача и пациента, почти всегда подразумеваем, что больной ищет помощи у обученного профессионала-медика. Что врач может сделать для пациента? Но иногда бывает и наоборот.
Карен Девон работает хирургом-эндокринологом в больнице женского колледжа в Торонто. Она пережила незабываемый опыт общения с пациентом – опыт, который глубоко взволновал ее.
В годы учебы я никак не могла решить, какую специальность выбрать. Я склонялась к хирургии, потому что в ней есть и технический, и творческий аспекты. И мне нравится работать руками. Многие пытались отговорить меня, поскольку считали, что я могу применять свои навыки более эффективно.
Но потом я повстречала пациента, который все прояснил.
Я работала в больнице под руководством хирурга-онколога. Однажды он отвел меня в сторону и сказал:
– Карен, я хочу, чтобы ты познакомилась с одним пациентом.
Это необычно. Обычно вы просто идете по списку и осматриваете всех по порядку. Итак, я познакомилась с пациентом – мужчиной лет сорока пяти, христианским пастором, которому уже довольно давно поставили диагноз «метастатический рак». После нескольких операций он и хирург сблизились благодаря своим духовным и религиозным убеждениям. Эти убеждения отличались от моих собственных, но связь между врачом и пациентом была очень убедительной. Таким образом, хирург занимался не только медицинскими проблемами пациента. Все было гораздо глубже.
В тот день мы осматривали пациента, потому что оставалась возможность для еще одной процедуры, которая могла бы немного продлить его жизнь и немного улучшить ее качество. Но в конечном счете он знал: что бы мы ни делали, у него остается от трех до шести месяцев. Ему сообщили об этом в конце июля, так что его целью было дожить до зимы и провести еще одно, последнее Рождество с семьей.
Вот и все, что я знала о нем на тот момент. Только позже я услыхала о проповеди, которую он произнес в своей церкви, после того как ему сообщили, что он умирает. В конце концов я отыскала запись. Он говорил прихожанам о своем заболевании и о хирурге, которого называл деликатным и сострадательным. Он сказал: «Если и есть слезы, я говорю вам, что это не слезы печали или сожаления, а слезы радости, которая переполняет меня до краев».
Он поблагодарил Господа за то, что тот позволил ему испытать любовь жены и ребенка: «Меня не разъедает страх, гнев, беспокойство или отчаяние. Какой бы ужасной ни была болезнь, я не жалею о ней. Во многих отношениях это дар, углубляющий мои отношения с Богом со всем удивлением и радостью, которые может принести этот опыт, в ожидании тайны того, что должно произойти».
