Студенты-медики постоянно ищут кого-нибудь, готового рассказать им историю. Если вы окажетесь в больничной кровати, то к вам практически наверняка обратится как минимум один из них. Попробуйте ему помочь, если сможете. Он будет вести себя неуверенно и нервничать, будет говорить, запинаясь, однако будет искренне благодарен за выделенное ему время.
Так мы учимся. Когда попадаешь в больницу, ролевая игра становится реальностью, а на смену страницам из учебника приходит чья-то жизнь.
Нет лучшего способа обучения, чем разговор с пациентом, однако это не всегда дается легко.
8
Неправильная доброта
Врач должен понимать, что любой пациент всегда запоминает, как его лечили. Даже десятилетия спустя он без труда вспомнит, как врач разговаривал или смотрел на него и какие чувства у него возникли. Я знаю это, потому что сама была пациентом, и тоже слишком хорошо помню свои чувства.
Я очень часто вспоминаю о своей автомобильной аварии, обычно когда за рулем. Понятия не имею, почему. Мне очень редко приходится ездить по той дороге, где все произошло, и я не думаю о ней постоянно (хотя мысли об этом, как и о других серьезных событиях в жизни, всегда прячутся где-то среди остальных).
Иногда я просто упоминаю об этом мимоходом, обычно, когда кто-то предлагает вместе поехать на такси или подвезти меня. Приходится снова объяснять, что несколько лет назад я попала в аварию и мне не нравится, когда меня везет кто-то другой, и каждый раз, когда нужно принять решение о том, как добраться из пункта А в пункт Б, я испытываю знакомое чувство тревоги. Иногда, впрочем, проезжая по пустой дороге через голые холмы Северного Дербишира, я начинаю думать о той аварии.
Порой серьезная перенесенная травма навсегда меняет течение жизни человека. Мозг словно отсеивает все важные детали, оставляя лишь налет крошечных воспоминаний. О звуках. Запахах. Текстурах. Саму аварию я не помню, однако очень отчетливо помню предшествовавшие ей мгновения. Я вела машину по прямой проселочной дороге, и меня все обгоняли, так как я, слава богу, очень медленно езжу. Я помню, как поднималась на холм. Это был прохладный, безоблачный вечер, и я думала, что можно будет поесть, когда наконец доберусь домой.
Следующее, что помню, – я открываю глаза и понимаю, что машина больше не движется. Она стоит на месте. Прямо передо мной, всего в паре сантиметров, в свете фар виднеется стена сухой каменной кладки. Она была ослепительно-яркой – словно театральная сцена, – и я принялась изучать покрывавший камни мох. Такой крошечный, лишенный соцветий, но все равно очень красивый. Я удивилась, как раньше не замечала его, хотя ездила по этой дороге каждый день. Я понимала, однако, что что-то не так. Я понимала, что не должна посреди дороги стоять лицом к стене, восхищаясь красотой мха, так что потянулась, чтобы включить аварийный сигнал. Тогда-то я и заметила у себя на руках кровь.
Должно быть, я снова потеряла сознание, пытаясь разобраться в ситуации. Открыв глаза в следующий раз, я увидела перед своей машиной мужчину. Он представился полицейским и сказал, что уже во второй раз натыкается на аварию не при исполнении. Так я поняла, что попала в аварию. Мне хотелось его расспросить обо всем, однако он даже не смотрел на меня, пока говорил, так что я уставилась на болтающуюся пуговицу на рукаве его куртки, думая о том, как легко она может оторваться и навсегда потеряться.
В конечном счете меня достали из машины, усадили на переднее сиденье полицейского автомобиля и оставили наедине с запахом жевательной резинки и пропылесосенной обивки, и я пыталась привести в порядок перемешанные, сбивчивые мысли, проплывавшие у меня в голове. Где-то поблизости зашипела полицейская рация, и среди мешанины слов мне удалось разобрать, что произошло дорожно-транспортное происшествие со смертельным исходом. Смертельным исходом. Тогда мне и в голову не пришло, что я столкнулась с другой машиной, и мой разум в панике начал вспоминать, вместе с кем я могла ехать, кто мог погибнуть. Я перебрала всех своих знакомых. Каждого, кто был мне небезразличен. Когда вариантов больше не осталось, я наконец убедилась, что была в машине одна. Но если я ехала одна, а авария со смертельным исходом, то это означало – подумала я, – что жертвой была я. Мне казалось, я очень долго не отпускала эту мысль, хотя, вероятно, прошло всего несколько секунд, однако они были самыми пугающими, сюрреалистичными мгновениями моей жизни, когда я решила, что умерла. Что именно так ощущается смерть – тебе холодно, и ты одна в темноте прислушиваешься к незнакомым голосам в отдалении.
Лишь когда меня положили в машину скорой помощи и пристегнули в узком огороженном пространстве со всевозможными приборами, я приняла тот факт, что жива. Я все еще была здесь. Лишь гораздо позже я осознала, насколько все было неправдоподобным. Как и полицейский, фельдшер скорой помощи тоже на меня не смотрел. Он разглядывал свои ботинки. Он всматривался в крошечное окошко в задней части машины. Оно было из того странного матового стекла, которое обычно ставят в машинах скорой помощи, и я помню, как не понимала, зачем смотреть в такое окно, если из него толком ничего не видно. Я пыталась заговорить, однако не уверена, что слова вообще покидали мою голову. Мне не было больно, и я только и чувствовала, что вокруг моего рта мокро. Мне казалось, что у меня текло из носа, и я без конца пыталась вытереться тыльной стороной ладони.
– Не трогайте лицо, – сказал мне фельдшер.
Это были его единственные слова за всю поездку. В тот период жизни мое представление о фельдшерах скорой было полностью основано на образе Джоша из сериала «Катастрофа»
[2]. Фельдшер, с которым я ехала в тот раз, явно не соответствовал образу. В моей второй книге есть целая сцена с участием фельдшера, и он добрый и вдумчивый, он подбадривает – думаю, мы, писатели, порой пересказываем истории из своей жизни так, как хотели бы их видеть.
Когда мы добрались до больницы, меня провезли через зал ожидания под взгляды многочисленных людей, и я оказалась в реанимации, где вокруг моей каталки собралась кучка людей. Я видела только их предплечья, темно-синие рукава, вымытые руки и передаваемые у меня над головой предметы. Пока меня катили по коридору, чтобы сделать рентген и томографию, я видела размытое сияние люминесцентных ламп на потолке и все время надеялась, что кто-нибудь все-таки вытрет мой нос. Это было моим единственным желанием.
Каждый раз, работая в реанимации, я старалась вспомнить эти ощущения: как пациенту только и видно, что руки и рукава, а также ослепительный свет люминесцентных ламп над головой. Как сильно это все пугает.
