Они оказались не против. Хотя и добавили, что вряд ли задержатся здесь надолго.
Я придвинула стул.
– Это займет всего десять минут, – сказала я.
Мы просидели не один час.
Мы прошлись по имеющимся жалобам, признакам и симптомам, факторам, усугубляющим и облегчающим боль, принимаемым лекарствам, болезням в семье и всем остальным вопросам, затрагиваемым при сборе анамнеза. С опытом начинаешь понимать, какие вопросы заслуживают лишь беглого ознакомления, так как прекрасно знаешь, чему именно следует уделить особое внимание, однако студентам приходится тщательно разбирать каждый аспект в страхе упустить что-то важное и продолжать задавать вопросы, пока не удастся найти нужный ответ. Я все записала, отметила назначенные анализы и диагностические процедуры, а также все сделанные наблюдения. У моих ног играли две маленькие девочки.
– Все случилось так внезапно, что я не успела найти няню, – объяснила жена Пола.
Она назвала мне имена девочек и их возраст. Им становилось скучно, и они начинали капризничать. Я отправилась в кабинет педиатра, чтобы принести игрушек. Когда вернулась, мне рассказали о запланированной на следующие выходные поездке. У семьи был дом-фургон в Кромере, на побережье. Пол был таксистом, так что сам выбирал график работы. Мой папа тоже водил такси. Мы все говорили и говорили. Думаю, это помогло им отвлечься, и я в кои-то веки почувствовала себя полезной. И не заметила, что натворила.
В медицине есть еще один вид промежутков. Это то пространство, что отделяет пациента от медика, и я, сама того не понимая, его нарушила.
Пола оставили в больнице, чтобы провести дополнительную диагностику, так что его вместе с женой, а также двумя маленькими детьми, игрушками, верхней одеждой и сумками перевели из отделения неотложной помощи в обычную палату. Я пошла следом за ними по длинным коридорам. Я увидела удивление на их лицах. Это был первый из множества раз, когда я стала свидетелем того, как самый худший день в жизни человека начинается, притворяясь совершенно обычным.
Я думала о них по дороге домой. Думала о них за ужином и когда выгуливала собаку. Я лежала в кровати в темноте, пялясь в потолок, и думала о них. Мне как студентке сильно не хватало медицинских знаний, так что я включила свет, достала с полки учебник и посмотрела причины желтухи, выбрав среди них те, что больше всего подходили для размышлений в темноте. Я начала считать этих людей друзьями и, плавая в промежутке между врачом и пациентом, попыталась найти, за что можно держаться.
Я навещала их каждый день. После лекций и обходов палат, выполнив все задания в учебной тетради и поставив галочки там, где было необходимо, я направлялась в дальнее крыло больницы, чтобы узнать, как у ребят дела. С одной стороны, по обязанности, так как я «взяла» себе данного пациента и мне нужно было следить за ситуацией, но, с другой стороны, я понимала, что это нечто большее. Когда проходила через длинные коридоры, ведущие к их палате, и проводила по двери студенческим электронным пропуском. Когда брала свою тетрадь и доставала из кармана ручку. Я знала, что нахожусь там не потому, что по окончании практики мне нужно будет рассказать о своем пациенте. Я была там, потому что переживала.
Я слышала разговоры у сестринского поста. Не произносила ни слова во время обхода палат. Я видела снимки: врачи нашли образование. В медицине существует множество значимых слов, однако образование – одно из самых зловещих. Скопление клеток. Чужаков, не выполняющих никакой функции, которые тайком прогрызают тело, в то время как мы едим, спим и наслаждаемся жизнью, странным образом даже не догадываясь об их существовании, пока однажды они не добираются до какого-нибудь органа, и вот тогда мы наконец осознаем их присутствие.
Обычно на томограмме или рентгеновском снимке эти образования приходится специально показывать студентам, ведь мы еще не научились понимать, что там должно присутствовать, а что – нет. Все органы выглядят неразборчиво и непонятно, и нам сложно соотнести изображения на экране с картинками из учебников, к которым привыкли.
Этот снимок никаких сомнений не вызывал. Образование въелось глубоко в поджелудочную железу, сдавливая и сжимая ее. Решительно разрастающееся, оно расталкивало все на своем пути, включая желчный проток, что и привело к желтухе.
Были назначены дополнительные анализы, чтобы определить природу этого образования и его вероятные намерения, однако, казалось, всем и так все уже ясно.
Это был рак поджелудочной железы.
– Но ему всего тридцать восемь, – сказала я консультанту.
– Это жизнь, – ответил он. – Это медицина.
– Но это же может быть что-то еще?
«Безболезненная желтуха – это рак поджелудочной, пока не доказано другого».
Так гласили учебники. Я сама записывала это на лекциях и семинарах, однако теперь это был не учебник. Это был живой человек.
– Но вы же не уверены на сто процентов? – спросила я.
– Мы уверены на девяносто процентов.
Я крепко уцепилась за эти десять процентов.
Были сделаны дополнительные анализы. Жена Пола принесла книжку, которая, как ей показалось, должна мне понравиться, а я, чтобы дать им возможность отдохнуть, частенько присматривала за детьми в специальной комнате. Иногда я приносила Полу газету из больничного киоска, иногда обсуждала с его женой телевизионные передачи и медленно, но верно, сантиметр за сантиметром преодолевала разделявшее нас расстояние. Никто меня не остановил. Никто не развернул и не предупредил, потому что об этом промежутке не говорят в медицинской школе. Вероятно, считается, что мы сами должны все понять. Возможно, предполагается, что мы без подсказок осознаем всю его опасность. Тем не менее, хотя врачи и должны отстраняться, держаться подальше от пропасти, для людей естественно стремиться переступить через ее край – находить связь, что-то общее, обнаруживать частичку себя в другом человеке. Я шагала к пропасти, потому что мне казалось это совершенно нормальным.
Я понятия не имела, что все закончится падением.
