– Я в порядке, – отвечаешь ты. – Я в полном порядке.
Эти слова соскакивают с твоего языка и постепенно тебя хоронят.
Когда стажировалась в терапии, я сидела напротив консультанта-пульмонолога, и он задал мне этот самый вопрос. Спросив, он наклонился вперед, и на мгновение мне показалось, что он собирается меня спасти. Мне показалось, что на меня наконец обратили внимание. Но вместо этого он перечислил один за другим все мои недостатки, тщательно уничтожая остатки веры в себя, сводя меня на нет, и он кричал на меня с такой яростью, что мне на лицо попадали брызги его слюны.
Когда он ушел, из кабинета, что через три двери по коридору, прибежала секретарь, чтобы проверить, как я. Она стояла в дверном проеме и смотрела на меня, склонив голову в немом вопросе.
Я увидела в ее лице больше беспокойства, чем у кого-либо другого за все двенадцать месяцев моей работы в больнице.
– Я в порядке, – сказала я. – Я в полном порядке.
16
Талисманы
Временами я оказывался таким врачом, которым не хотел быть. Мне пришлось признать, что именно я проигнорировал пациента, говорившего мне, что не хочет жить, во время обхода палат в хирургии, поскольку я не знал, что с этим делать, именно я не обратил внимания на страдания заболевающего коллеги. Это был я, а не кто-то другой. Только я. Врач, которым я не хотел быть. Когда я думаю об этих ситуациях снова и снова, сострадание к себе, о котором я призываю не забывать остальных, помогает мне простить себя за некоторые мои упущения.
Консультант
Выгорание – не совсем подходящее слово, ведь оно подразумевает что-то эффектное и громкое, пылающее у всех на виду.
Чаще всего люди выгорают тихо и незаметно. Это происходит за зеркально гладкой поверхностью, вдали от чужих глаз – порой даже сам человек может не заметить. Если смотреть внимательно, можно разглядеть какие-то сигналы. Можно сказать, что кто-то ведет себя странно или нехарактерно вспыльчиво. Можно поругать коллегу за то, что он все время срывает сроки или отвлекается. Можно обратить внимание, что кто-то постоянно приходит спозаранку (или вечно опаздывает), можно заметить отсутствие интереса к работе, которой человек раньше гордился. А можно и ничего не заметить. Можно ходить рядом с полыхающим огнем день за днем, ничего не подозревая, пока в один прекрасный день по какой-то причине он не выйдет из-под контроля.
Джил лежала в отдельной комнате восьмой общей палаты. Мы были одного возраста, с точностью чуть ли не до дня.
В детстве мы смотрели одни и те же телепередачи и копили карманные деньги, чтобы купить одни и те же пластинки. В наших комнатах висели одинаковые плакаты, и мы знали наизусть слова одних и тех же песен. Единственное отличие между нами заключалось в том, что у Джил был рак груди с метастазами, а у меня нет.
Во время обхода я вставала у кровати Джил в ее отдельной палате и заполняла ее медкарту, слушая консультанта. Пока писала, я думала обо всех прошедших днях рождения и рождественских праздниках. О том, как мы отмеряли свои жизни одинаковыми линейками и обе рассчитывали на одинаковые гарантии. Я думала о текстах всех песен, и, когда смотрела на нее, мне казалось, что гляжу в зеркало. Видеть такое отражение было практически невыносимо, однако я продолжала заглядывать в это зеркало. Мне нужно было найти между нами еще какое-нибудь различие – я переживала, что если не найду, то никогда не смогу отвернуться.
За последние несколько лет Джил многократно бывала в больнице. С каждой новой госпитализацией записи в ее медкарте становились все более короткими, а надежды оставалось все меньше и меньше. Теперь мы дошли до того момента, когда единственным возможным результатом лечения Джил было незначительное продление жизни. Причем это непродолжительное время, которое ей оставалось, было бы омрачено действием тех же самых лекарств, которые его подарили. Многим смертельно больным пациентам в тот или иной момент приходится сталкиваться с таким выбором. Количество или качество. Жить по часам или отвернуться от них и отмерять время как-то иначе. Не вам, не мне, не врачам и не медсестрам говорить, как мы поступили бы в такой ситуации: этот выбор пациент должен сделать самостоятельно. Когда я зашла в палату к Джил однажды днем в ноябре, сразу же поняла, что решение уже принято.
Меня вызвали, чтобы поменять катетер. Прежний отошел, и его нужно было заменить. Джил лежала в полумраке, измотанная лечением, от которого стала чрезвычайно слабой. Ее силы истощились настолько, что она не могла оторвать голову от подушки или вынести малейший лучик солнечного света из окна на своем лице.
Я убрала старую канюлю и выложила на синюю простыню необходимые для ее замены принадлежности. Ватные тампоны и бинты, шприцы, воду, лейкопластырь и бутылки.
Какой бы заурядной и безликой эта процедура ни казалась, взятие крови или установка канюли – чрезвычайно индивидуальный, интимный процесс, потому что первым делом необходимо найти вену, а для этого нужно взять пациента за руку. Сколько раз я брала руку пожилых, одиноких пациентов, удерживая ее в своей в поисках вены, и они сразу же сжимали мою в ответ.
Я взяла руку Джил и посмотрела на ее измученные вены в поисках потенциального кандидата. Я даже проверила вену прямо под большим пальцем, ласково именуемую «другом интерна». Все было тщетно.
– Вам не нужно искать вену, – сказала она.
Я подняла на нее взгляд. Лицо Джил было бледным, как подушка, и она выглядела настолько хрупкой, что казалось, будто постепенно растворяется в кровати. В онкологии используются определенные термины, такие как саркопения и кахексия – потеря мышечной массы и общее истощение организма, – но у людей в терминальной стадии болезни также можно увидеть и нечто особенное во взгляде. У такого взгляда нет официального названия или определения, однако любой, кто достаточно долго проработал в больнице, ни с чем его не спутает. Он говорит о том, что человеку осталось совсем недолго. У Джил был именно такой взгляд.
– Я не хочу новую канюлю, – сказала она. – С меня хватит.
Мы обсудили все с консультантом и медсестрой по уходу за онкологическими больными, а также с пожилыми родителями Джил, которые всегда были где-то поблизости. Все согласовали, решение утвердили. Были слезы и грусть, но, казалось, и странное чувство освобождения, словно Джил наконец вернула себе контроль над собственным телом.
