В психиатрическом отделении часы посещения порой проходят незамеченными. Разумеется, есть пациенты, чьи родные и друзья оказывают невероятную поддержку, которая играет огромную роль в выздоровлении, однако ко многим почти никто не приходит, а у некоторых и вовсе никогда не бывает посетителей.
Иногда пациенты хотят утаить пребывание в больнице, потому что психические болезни, к сожалению, зачастую становятся для человека клеймом, от которого потом очень трудно избавиться. А обычно так происходит потому, что человек всю свою жизнь провел в одиночестве. Распавшиеся семьи, отвернувшиеся друзья. Сюда зачастую попадают люди, живущие на задворках общества, никому не нужные, до которых никому нет дела.
В каждом городе, в каждой деревне, даже на вашей улице непременно найдется человек, изолированный от общества и всеми игнорируемый. Велика вероятность, что он страдает от какой-то психической болезни.
Сложно представить, что ощущают эти люди, на которых никто не обращает внимания. Однако, работая в психиатрии, порой удается немного испытать это и на себе.
Через несколько лет после моего знакомства с психиатрией я работала в другом отделении, в другом трасте НСЗ. Где-то на третий день, все еще привыкая к новому распорядку, я забыла у себя дома магнитный пропуск вместе с бейджем. Поскольку я работала в закрытом отделении, в тот день мне приходилось каждый раз просить других сотрудников впускать и выпускать меня. Это было настолько неудобно, что я поклялась больше никогда не забывать свой пропуск.
Покинув общую палату, чтобы забрать у секретаря медкарты пациентов, я увидела в длинном коридоре социального работника. Я знала эту женщину по другой больнице, в которой работала многими месяцами ранее. Мы встречались лишь однажды, однако у нее были запоминающиеся рыжие волосы, и я сразу ее узнала. Так случилось, что она присматривала за одним из моих самых любимых пациентов. Кроме нас, в коридоре больше никого не было.
– Здравствуйте! – сказала я. – Как поживает Лео?
Она была всего в паре шагов передо мной, но не ответила. Она лишь быстро оглядела меня сверху донизу, после чего повернулась и пошла дальше.
Я была озадачена. Она явно меня услышала. Она даже посмотрела на меня.
– Вы же заботитесь о Лео? Я хотела узнать, в порядке ли он.
Она продолжала идти, ускорив шаг. Я тоже ускорилась.
Мы повернули в другой пустой коридор.
– Простите, – сказала я чуть громче. – Как Лео?
Она по-прежнему не реагировала. Казалось, она пошла еще быстрее.
Я была в полном замешательстве. Я остановилась. Сдалась.
– Это доктор Кэннон! – крикнула в отчаянии я.
Наконец она остановилась. Она развернулась и подошла ко мне.
– Простите меня, пожалуйста. – Она показала на шею, где обычно располагался мой шнурок с бейджем. – Я думала, вы одна из пациентов.
Должно быть, так пациенты психиатрии накапливают в себе многочисленные безмолвные проявления жестокости. Я проработала несколько месяцев в больнице, чувствуя себя изгоем, так что имела отдаленное представление о том, каково это. Вместе с тем у меня были дом и семья, я по-прежнему оставалась частью чего-то, однако все равно оказалась не в состоянии справиться. Невозможно представить, каково провести с этим чувством всю жизнь, не имея никакого пристанища, не имея возможности сделать передышку.
Через пару месяцев после случая с рыжеволосой социальной работницей я стояла у сестринского поста в отделении, болтая с коллегами. Нас было несколько – медсестры, фармацевт, вспомогательный персонал. Мне нравилось бывать на сестринском посту, а не сидеть одной в своем кабинете. Невозможно ничему научиться, если сторониться рядовых сотрудников.
Время близилось к обеденному перерыву, и мы болтали о всякой чепухе – обсуждали еду, праздники и программы по телевизору. Один из пациентов решил к нам присоединиться. Роб находился в отделении уже много недель. Когда только поступил, он был возбужден и страдал от паранойи. Роб был убежден, что в отделении везде натыканы камеры, и за ним следят. Он думал, что мы все работаем на правительство, а ему в ухо поставили чип, чтобы контролировать все передвижения. Каждый день он умолял меня вытащить этот чип и освободить его.
Благодаря смене лекарств и надлежащей поддержке Роб постепенно пошел на поправку. Нет ничего приятнее, чем наблюдать, как симптомы болезни отступают, и знакомиться с личностью, которая скрывалась за ними. Роб был чудесным человеком.
Он жил на барже вместе с собакой, увлекался живописью и поэзией. О природе и сельской местности он знал больше, чем любой человек, которого вы когда-либо встречали. Он немного напоминал мне отца.
Мы смеялись вместе с медсестрами и Робом над чем-то, увиденным прошлым вечером по телевизору, когда из кабинета вышла администратор. Она была новенькой, очень приятной и чрезвычайно расторопной. Начался перерыв, и она решила налить нам горячие напитки, однако ей нужно было узнать наши предпочтения – чай, кофе, сколько сахара и молока. Она последовательно спросила у всех стоявших у сестринского поста, кому что налить, а Роба просто пропустила и перешла к следующему человеку. Словно его там и вовсе не было. Словно он невидимка. Мы с одной из младших медсестер переглянулись.
Администратор не виновата. Она была новенькой. Наливать чай пациентам не входило в ее обязанности. И тем не менее.
В конечном счете я сама заварила Робу чашку чая. Это казалось мне единственным способом как-то сгладить для него ситуацию. Когда я принесла ему чай, он улыбнулся.
– Не переживайте, доктор Джо, – сказал он. – Со мной так постоянно происходит.
20
Среда
Быть темной лошадкой не всегда легко. Тебя порой принимают за кого-то другого («Вы соцработник?») или за человека с гораздо бо́льшими знаниями («Вы преподаватель?»), и очень часто люди думают, что у тебя гораздо больше опыта, чем на самом деле («Я хочу, чтобы кровь у меня взяла доктор Кэннон» – поверьте, вам это не нужно).
