— Можешь есть со всеми, когда хэнё возвращаются из моря, — сказала матушка. — Раздувай огонь и помалкивай, и никто тебя не обидит.
Так что Ми Чжа попала в бульток гораздо раньше меня. Она собирала дрова, поддерживала огонь в очаге и помогала сортировать морских ежей, моллюсков, а также агар-агар и бурые водоросли, которые ныряльщицы приносили на берег.
Бабушке это не нравилось. Она сказала:
— Ничто не смоет с нее пятно дочери коллаборациониста, так что она отличается от других сирот. Ее никто, кроме тебя, не стал бы нанимать на работу.
Но по этому поводу мать было не переупрямить.
— По этой девочке видно, что она пробьется, — возразила она. — Ей помогут смекалка и голод, который ее подгоняет.
Весной на склонах Бабушки Сольмундэ азалии сияли красно-лиловым, пурпурным и алым, так что их было видно издалека. Поля рапса блестели желтым подобно солнцу. Мы собрали злаки, вручную вспахали поле и посадили красные бобы и сладкий картофель. В конце весны жители острова меняли солому на крышах. Тетка и дядя Ми Чжа заставили девочку снять старую солому, принести новую, а потом еще по мере сил подавать наверх камни, чтобы мужчины прижимали ими солому и ее не сдувал ветер. Закончив эту работу, Ми Чжа пришла к нам, и матушка позволила ей вместе со мной искать личинок в нашей старой соломе. Этих личинок мать потом сварила, и мы их съели.
Летом склоны Бабушки Сольмундэ покрылись прохладной зеленью, но в остальном было жарко и влажно; постоянно шел дождь. Мать подарила мне мой первый тевак — она его сделала сама. Я очень им гордилась, но мне не жалко было поделиться с Ми Чжа. Поскольку она раньше жила в городе и давно потеряла мать, у которой могла бы учиться, моя подруга не умела плавать. Я отвела ее к приливным лужам, где играла сама года в три-четыре. В самые жаркие дни лета мы ходили в другую мелкую бухточку, укрытую от ветров. Там мы плескались и играли с другими детьми из Хадо. Сестры Кан тоже вечно там торчали — нам нравилось слушать, как они ссорятся и мирятся. Ю Ри приходила со своим братом Чжун Бу, и он вместе со сверстниками нырял с защитной каменной стены в открытое море. Мы любили смотреть на мальчишек, особенно на Чжун Бу — удивительно, что такой прилежный ученик умел настолько беззаботно смеяться.
Иногда матушка и другие хэнё возвращались на берег в полдень, чтобы покормить младенцев. При этом ныряльщицы поглядывали на нас и периодически кричали, чтобы мы гребли руками сильнее или делали вдох поглубже для тренировки легких. Но обычно им некогда было в рабочий день приплывать на берег, и после полудня над деревней стоял плач голодных младенцев. Отцы пытались их успокоить, но все бесполезно: молоко было только у матерей. К концу нашего второго лета Ми Чжа достаточно хорошо плавала, и мы уже начали нырять на глубину примерно в метр — одна из нас прятала что-нибудь под камнем, чтобы другая нашла, или мы тыкали пальцем морской анемон и наблюдали, как он закрывается.
Конечно, лето предназначалось не только для игр. В шестом месяце лунного календаря мы собирали ячмень и сушили его во дворе между маленьким и большим домом. Мы помогали матери убить петуха — для этого существовала специальная церемония, и потом мы этого петуха готовили и подавали бабушке, чтобы ее не мучили старческие болезни. Мы научились смешивать золу с водорослями, чтобы получилось удобрение, и носили его к нам на поле. Сажали гречиху и занимались бесконечной прополкой. А где-то около седьмого числа седьмого месяца по лунному календарю — в августе по-западному — делали каль-от, специальную ткань, окрашенную соком незрелой хурмы. Хурма содержала танин, благодаря которому материал не задерживал запах и не закисал, поэтому такую одежду можно было носить не снимая несколько недель, и она при этом не воняла. Еще такая одежда не промокала и отгоняла москитов, к ней не цеплялись щетинки ячменя, а поскольку сок хурмы делал ткань прочнее, она не рвалась, даже если зацепишься за колючку. Из каль-от шили все что угодно. Даже Ми Чжа носила брюки, рубашки и куртки, сшитые из такой ткани, — из своей нарядной городской одежды она давно выросла. Мои штаны и рубахи из каль-от донашивали младшие братья и сестра, а Ми Чжа свою сохраняла.
— Когда у меня будут дети, — говорила она, — мягкая выношенная ткань пойдет на пеленки и детские одеяла.
Мне-то еще не приходило в голову, что у меня когда-нибудь появятся дети.
Каждую осень склоны Бабушки Сольмундэ пылали огнем желтых, оранжевых и красных листьев. В это время года мы с Ми Чжа любили забираться на ореумы — небольшие вулканы, которые породила Бабушка Сольмундэ во время извержений. Мы с подругой глядели на поля, раскинувшиеся под нами лоскутным одеялом; в небе не было ни тучки, вдали поблескивал океан, на ореумах повыше стояли древние сторожевые башни, с которых когда-то сигнальные огни предупреждали островитян о приближении пиратов. Мы сидели на склонах часами и разговаривали. Я любила слушать истории Ми Чжа про жизнь в городе — они казались мне одна другой фантастичнее.
Как-то Ми Чжа упомянула, что в городе есть электричество. В ответ на мой вопрос, что это такое, она рассмеялась.
— Оно освещает комнату, и не надо жечь сосновую смолу или масло. На улицах есть свет, и в витринах магазинов горят цветные лампочки. Электричество — оно… — Между бровей у Ми Чжа залегла вертикальная складка, так сильно моя подруга нахмурилась, соображая, как лучше описать мне это неосязаемое нечто. — Оно японское!
Еще у Ми Чжа и ее отца было радио. Она пояснила, что это такой ящичек, из которого раздаются голоса, а сделали его в Японии. Такое мне тоже трудно было себе представить. Меня очень удивляло и смущало, что у японских демонов столько чудесных вещей.
Ми Чжа рассказывала про автомобиль ее отца — автомобиль, подумать только! — и про то, как отец ездил через весь остров по дорогам, которые построили японцы. А я не видела в жизни ничего, кроме телег, запряженных пони, да еще иногда грузовиков, на которых хэнё увозили на дальние водные работы в других странах.
— У японцев отец управлял бригадами дорожных рабочих, — объяснила Ми Чжа. — Он помог им впервые соединить дорогами все четыре части острова.
А я ничего в жизни не видела, кроме Хадо.
— Моего отца все очень уважали, — говорила мне подруга. — Он меня любил и заботился обо мне. Он покупал мне игрушки и красивую одежду.
— И кормил! — напоминала я, потому что мне нравилось слушать про блюда, которые я никогда не пробовала: гречневую лапшу с фазаном или жареную конину со специями с предгорья. Я-то знала только свинину или морских тварей, так что все это казалось мне невероятным, но очень вкусным. А еще сладкое…
— Представь себе: ешь и улыбаешься так широко, что даже лицо болит. Вот так себя чувствуешь, когда лакомишься конфетами, мороженым, пирожными или вагаси и аммицу.
[7]
Но разве мне доведется попробовать западный или японский десерт? Никогда.
