Я совершила приношение морскому богу-дракону от своего имени, как и каждый раз, когда уходила в подводное царство, — по обычаю, это требовалось от любой женщины, потерявшей в море кого-то из родственников. Потом я взяла свое снаряжение. Мы начали по очереди прыгать с лодки в море. Нигде вода не была такой холодной, как во Владивостоке, — море там не замерзало только благодаря соли. Дрожь всегда пряталась где-то у меня в груди, а теперь она пробрала все тело. Я заставила себя забыть о физической боли, сосредоточившись на том, что надо работать. Вдохнув, я развернулась головой вниз и оттолкнулась. При этом я почувствовала, как заводится мотор лодки и течение меняется: лодочник уплыл, и мы четверо остались одни. Старик лодочник не страховал нас, а просто вез до места. Он остановился недалеко, так что докричаться до него было можно, но если бы одна из нас попала в беду, помочь он бы не сумел. Обычно он ловил рыбу на удочку или сетью, чтобы не скучать.
Я погружалась и всплывала. Ми Чжа держалась рядом, но не настолько близко, чтобы успеть схватить добычу, которую приглядела я. Мы соревновались, но уважали друг друга. А еще мы внимательно следили за всем, что происходит вокруг. Дельфины нас не пугали, но вот акулы — другое дело, особенно в те дни, когда из меня текла кровь.
Через полчаса мы услышали, как лодка скользит к нам по воде. Я присмотрела в расщелине осьминога, но от вибрации лодочного мотора он ушел подальше в темную глубь. Я решила вернуться за ним потом. Мы всплыли на поверхность и направились к лодке, а старик поднял на борт наши сети. Потом мы залезли по веревочной лестнице в лодку — сильный ветер насквозь пронизывал наши мокрые хлопчатобумажные костюмы — и поспешили в каюту. Там уже горела жаровня, а лодочник приготовил корыто с обжигающе горячей водой, чтобы мы могли попарить ноги. Мы с Ми Чжа сидели вплотную друг к другу, бедром к бедру. Кожа у нас покрылась мурашками, а вены были такие тоненькие и жалкие, будто от безжалостного холода кровь в них усохла и стала течь медленнее.
— Я нашла пять морских ежей, — сказала Ку Сун. Зубы у нее так стучали, что слова едва можно было разобрать.
На голос Ку Чжа холод повлиял еще сильнее.
— И что? А я морское ушко нашла!
— Тебе повезло, но я-то осьминога поймала, — довольно ухмыльнулась Ми Чжа.
И так далее и тому подобное, потому что хвастаться — это право и обязанность хэнё.
Несмотря на опасность, трудности и жертвы, а может, именно из-за них каждая из нас стремилась к одному: стать лучшей среди ныряльщиц. Все мы знали, как опасно отковыривать морское ушко, а поймать осьминога было еще почетнее — и опаснее. Но если одна из нас станет лучшей хэнё на лодке, капитан наградит ее парой обуви и новым бельем.
— Нет места в море, до которого я не могла бы добраться! — гордо заявила Ми Чжа, потом подтолкнула меня бедром, чтобы я тоже что-нибудь сказала.
— Я так хорошо ныряю, что могла бы приготовить обед под водой и съесть его там же, — похвасталась я. Тут со мной никто не мог поспорить: я погружалась глубже и оставалась в воде дольше, чем все ныряльщицы из нашей группы. Дома люди говорили, что это, наверное, потому, что я оставалась с матерью, пока она не умерла, и от этого легкие у меня растянулись больше обычного объема для девушки моего возраста и опыта.
Когда полчаса отдыха закончились, мы вышли наружу, взяли снаряжение и нырнули. Лодочник снова отошел, чтобы не тревожить морских тварей, на которых мы охотились. Полчаса в воде, полчаса согреться, и опять, и снова. Мы часто приплывали сюда — тут улов был разнообразный. Иногда мы отправлялись на участок со множеством морских ушек или на поле, где водились трепанги. Иногда мы даже выходили ночью — все знали, что так наловишь больше морских ежей.
На четвертом погружении мы почувствовали глубокую вибрацию в воде: к нам шел корабль. Морские твари попрятались по пещерам и щелям. Пока вода не успокоится, мы ничего не сможем собрать, но, возможно, сумеем заработать. Нам говорили, что японским солдатам не прожить и дня без икры морских ежей, а китайцы любили сушеных кальмаров, рыбу и осьминогов — они таскали их с собой в рюкзаках. А русским было все равно: они ели что угодно.
Лодочник подобрал нас, и мы надели пальто, чтобы согреться. Советские граждане в войне на Тихом океане не участвовали и считались относительно безвредными. Если бы корабль был японским, нам пришлось бы нырять, а торговлю оставить лодочнику: японские демоны воровали девушек и увозили в специальные лагеря, где заставляли служить женщинами для утешения японских солдат. Но на этом корабле флаг был американский.
Американский эсминец подошел поближе, и нашу лодку настигла килевая качка. Эсминец был длинный, но не такой уж высокий. На борт высыпали десятки матросов. Они смотрели на нас и что-то кричали. Слов было не разобрать, но там стояли молодые парни, которые давно покинули дом, а на корабле обходились без женщин. И так понятно было, что им одиноко и они перевозбудились. Какой-то человек в фуражке, не похожей на фуражки остальных моряков, дал нам знак подойти ближе. С корабля сбросили веревочную лестницу, и Ку Чжа ее поймала. Пятеро моряков заскользили по этой лестнице вниз, точно пауки. Первый из них, едва спустившись на борт нашей лодки, вытащил оружие. Такое часто случалось. Мы четверо подняли руки; Ку Чжа так и держала лестницу.
Человек в особенной фуражке что-то скомандовал своим людям и стал показывать на разные места на борту, которые следовало обыскать. Оружия, разумеется, не нашли. Как только американцы поняли, что в лодке только старик и ныряльщицы, человек в особенной фуражке отдал приказ, и через пару минут по веревочной лестнице к нам спустился кок в фартуке, покрытом жирными пятнами. Кок стал орать, будто надеялся, что крик мы лучше поймем, а когда это не помогло, сложил пальцы щепоткой и постучал по губам: «Еда». Потом он хлопнул по груди раскрытой ладонью: «Я заплачу».
Ку Сун, Ми Чжа и я раскрыли сети, показывая морских ежей. Кок покачал головой. Ми Чжа подняла пойманного ею осьминога. Кок провел рукой по горлу: «Нет!» Я поманила его к другой сети, где лежали уже рассортированные морские слизни. Я взяла одного, поднесла отверстие к губам и высосала сочный кусочек, потом улыбнулась коку, стараясь передать, как это вкусно. Потом я взяла две пригоршни слизней и протянула их ему, жестом предлагая взять.
— Хорошая цена, — сказала я на своем диалекте.
Кок показал пальцем на слизней, потом на матросов, а потом ткнул себе в горло, изображая, будто его сейчас вырвет. Ну зачем так оскорбительно себя вести?
Наконец кок сложил ладони вместе и начал изображать ими волны, а потом вопросительно посмотрел на меня. Это должно было означать: «У вас есть рыба?»
— У меня есть рыба! — вмешался старый лодочник, хоть кок его и не понимал. — Идите сюда!
Американский кок купил у старика четыре рыбины. Отлично. Он тут сидел на своей лодке и рыбачил от безделья, пока мы работали. А теперь мы еще и потратили напрасно полчаса, в которые могли бы нырять.
Американцы залезли обратно по своей веревочной лестнице, и наши суда разошлись. Эсминец пошел прочь, а нашу лодку еще какое-то время покачивало и болтало в его кильватерном следе.
