— Опять островитяне сражаются против чужаков.
В ответ на забастовку полиция за два дня арестовала в городе Чеджу двести человек. Потом еще триста — чиновников, деловых людей, местных полицейских и учителей, в том числе одного из школы, где преподавал Чжун Бу. Многие испугались и вернулись к работе, но не мы с мужем. Мы верили в силу забастовки. Однако пришлось изменить мнение, когда коллегу Чжун Бу выпустили из тюрьмы и он пришел к нам в гости. Мужчины пили рисовое вино и негромко разговаривали, а я слушала.
— Нас было тридцать пять человек в камере три на четыре метра, — рассказывал друг Чжун Бу. — Полицейские с материка выводили заключенных по одному, и оставшиеся в камере слышали вопли и стоны. Через несколько часов уведенного возвращали либо без сознания, либо в таком состоянии, что он не мог ходить. Потом забирали следующего. Когда пришла моя очередь, меня избили, и я кричал от боли, как все остальные. Полицейские требовали, чтобы я назвал организаторов забастовки.
— И ты назвал?
— Да откуда мне знать организаторов? Не получив ответа, меня снова побили, но я еще легко отделался. Там и женщины были, и они так кричали… Никогда этого не забуду.
— Что ты теперь будешь делать?
— Вернусь в Японию. Так безопаснее для моей семьи.
Меня это потрясло: житель Чеджудо предпочитает жить среди демонов, а не на родном острове. На следующее утро Чжун Бу вернулся к работе и даже не стал со мной это обсуждать. Он успел вовремя. Еще через день тех учителей, которые по-прежнему бастовали, заменили беженцами из Северной Кореи. Я умоляла Чжун Бу быть осторожнее. Он учился за границей, где наслушался новых идей про равенство, земельную реформу и всеобщее образование, так что автоматически вызывал подозрение.
— Не беспокойся, — сказал муж. — Власти боятся коммунизма, и он им везде мерещится.
Но как я могла не беспокоиться? Мир вокруг нас стремительно менялся — по острову будто промчался цунами, утаскивая в океан все, что мы знали и любили. Аресты продолжались. Судили задержанных офицеры армии США, то есть обвиняемые даже толком не могли ничего сказать в свою защиту. Людей десятками отправляли в тюрьму. Все чаще случались стычки между жителями деревень и полицией, и с каждым разом обе стороны держались все агрессивнее. Повсеместно появлялись плакаты и листовки, аресты продолжались, а где-то вдали Соединенные Штаты и Советский Союз продолжали решать судьбу нашей родины. Казалось, раздор сверхдержав нас никак не касается, однако здесь, на Чеджудо, полиция перешла в так называемый режим чрезвычайного положения.
Я все думала о последних мгновениях матушки и о том, как под водой бичхан затянулся у нее вокруг руки. Она билась, стараясь высвободиться, я пыталась ей помочь, но мы ничего не смогли поделать. У меня было такое чувство, что сейчас с нами происходит нечто подобное, только на земле, а не в воде. И все равно мы пытались вести обычную жизнь. Чжун Бу занимался с учениками. В относительно спокойные дни бабушка Чхо водила Ю Ри и детей погулять к морю. Я ныряла с кооперативом и начала обучать одну новенькую. Мне было некогда вздохнуть от забот, и три километра между Хамдоком и Пукчхоном теперь казались огромным расстоянием. За пять месяцев после марша я ни разу не видела Ми Чжа.
А события продолжали надвигаться.
* * *
Тринадцатого августа настало время собирать урожай сладкого картофеля. Мы с детьми и Ю Ри спозаранку отправились в поле. Я была на девятом месяце беременности. Из-за огромного живота ныла спина и было трудно нагибаться. Сун Су только начал ходить, а его сестра еще не могла за ним присматривать, так что мне приходилось одновременно работать и следить за тремя подопечными. К десяти утра полил такой дождь, что я решила вернуться домой и переждать непогоду. Привязав Сун Су за спину Ю Ри, я взяла Мин Ли за руку, и мы пошли к деревне. Мокрая одежда липла к телу, ноги вязли в грязи. По пути мы наткнулись на соседку Чжан Ки Ён с дочкой Юн Су и другими родственницами. Они как раз возвращались в Пукчхон со своего поля.
— Тебе есть о ком заботиться, — одобрительно заметила Ки Ён, оглядывая детей и Ю Ри.
— Мне повезло, — согласилась я и добавила, чтобы похвалить ее в ответ: — И у тебя дочь следует по твоим стопам, она хорошая начинающая ныряльщица.
— Твоя дочь когда-нибудь станет такой же.
— Это будет лучший подарок для меня.
Мы вошли в деревню. Впереди на дороге какой-то парень раздавал листовки.
— Вот, возьмите, — сказал он.
— Я не умею читать, — отозвалась я.
Он попытался сунуть листовки Ки Ён и Юн Су.
— Мы тоже не умеем читать, — призналась дочь соседки.
Тут из-за угла появились двое полицейских. Увидев парня с листовками, они завопили: «Стоять! Ни с места!»
Парень побледнел, но потом в его глазах появилась решимость. Он бросил листовки и пустился бежать. Полицейские помчались за ним — прямо на нас. Я схватила Мин Ли на руки, приобняла Ю Ри с моим сыном за спиной, и все вместе мы двинулись к площади. Суматоха была такая, что Юн Су оказалась с нами, а не с матерью, сестрами и бабушкой. Послышалась стрельба — те же ужасные щелчки, как во время демонстрации на площади. Юн Су вдруг пошатнулась и упала, потом перекатилась и поднялась на ноги. Из плеча у нее шла кровь. Похоже, рана оказалась поверхностной, но осматривать ее сейчас было некогда.
— Ю Ри, держись за меня! — Напуганная невестка вцепилась в подол моей туники. Мин Ли так плакала, что начала задыхаться. Я перехватила дочь поудобнее, чтобы другой рукой обнять за талию Юн Су, и дальше мы впятером пошли держась друг за друга, как единое целое. Добравшись до площади, мы рухнули на землю. Мин Ли продолжала рыдать. Белая от ужаса Ю Ри скорчилась рядом со мной. Рана Юн Су кровоточила. Я дрожащими руками ощупала своих родных и с облегчением убедилась, что они целы.
По деревне разнесся вой сирены. Соседи выбежали на улицу — некоторые с мотыгами в руках — и помчались за полицейскими, которые в нас стреляли. Я не стала дожидаться развязки и, собрав своих спутников, повела их к дому Юн Су. Ки Ён и ее родные в панике метались по двору. Увидев Юн Су, все принялись за дело: стали кипятить воду, рвать на повязки чистую ткань, крашенную соком хурмы. К нам подбежала Ки Ён с ножом, ножницами и щипцами, и тут бедная Юн Су обмякла у меня в руках, ноги у нее подогнулись, и она повалилась в обморок. К счастью, рана оказалась не опасной. Когда исчезнет запах крови, девочка снова сможет нырять.
Я заторопилась домой. Мы с невесткой и детьми пошли обратно к площади. Деревенские жители уже связали полицейских. Все кричали и ругались. Кто-то пнул того полицейского, который был поменьше ростом.
— Что толку колотить злодеев старой сандалией? — возмущался какой-то старик. — Давайте отведем их в полицейский участок в Хамдоке! Проследим, чтобы нарушителей наказали!
Толпа одобрительно закричала. Мне бы следовать собственному плану и идти домой, но я тоже начала кричать. Недавний страх превратился в ярость. Как могут корейцы — пусть даже не с Чеджудо — стрелять в соотечественников? Мы ни в чем не виноваты! Произволу надо положить конец! Поэтому мы влились в толпу, которая тащила полицейских, и прошли с ней все три километра до Хамдока — сначала по олле, потом вдоль берега. Судя по положению солнца, минуло не больше часа с тех пор, как мы покинули поле.
