Со школьного двора мы с Мин Ли и Кён Су вышли вместе с другими выжившими. Люди оцепенели от увиденного. Нам некуда было идти — все дома в Пукчхоне сгорели, — но нас объединило стремление выжить. Мало-помалу мы чинили рухнувшие каменные стены, собирали солому, чтобы покрыть крыши. Все это время мы спали в палатках, выданных американской армией. Люди обыскивали каждый сожженный дом в надежде, что не всю еду уничтожило пламя, и ели то, что осталось от свиней, заживо сгоревших в хлевах. Я нашла кочан капусты, который не успели украсть. Соли у меня не было, так что я сделала кимчхи с океанской водой и несколькими щепотками красного перца. Две ночи я настаивала капусту в каменной миске, а потом разложила в глиняные горшки. Я изо всех сил старалась накормить детей, пусть даже для этого надо было украдкой ходить нырять. И только во время этих ночных погружений я могла остаться одна: Мин Ли помнила, что я выбрала ее брата, а не ее, и теперь цеплялась за меня, как осьминог за камень.
Я не одна так мучилась, но это меня не утешало. В Пукчхоне убили столько мужчин, что его теперь называли деревней вдов. Меня переполняло горе, но разум метался, точно в мозгу поселилась крыса. Этой крысой для меня служила Ми Чжа: она будто бегала у меня внутри головы, стуча когтями. Справедливо или нет, но я винила ее в том, что случилось с моей семьей. Если бы она вышла вперед сразу, когда нас загнали во двор, то могла бы обратиться прямо к начальству как жена одного из сотрудников власти. Или могла подождать, пока придет муж, и найти нужные слова, чтобы Сан Мун согласился нас спасти. А в итоге она только себя и защитила. Ну и сына с мужем, возможно, хотя не верилось, что им вообще нужна была защита. Теперь мне стало окончательно ясно: дочь коллаборациониста, сотрудничавшего с японцами, прежде всего позаботится о себе.
Меня мучила мысль о том, что я всегда знала о прошлом подруги, просто не придавала этому значения. Как там говорится в пословице? Под дождем не замечаешь, как промокает одежда. День за днем, год за годом Ми Чжа меня обманывала. Теперь я столь же ясно, как пламя костров, сжигавших все больше деревень на склонах горы Халласан, видела, что в тот день много лет назад, когда японские солдаты пришли к нам на поле и Ми Чжа рискнула жизнью ради моей матери, это был прежде всего акт самозащиты. Ведь матушка ее кормила, дала Ми Чжа работу, позволила стать ныряльщицей в своем кооперативе. Тот поступок сбил меня с толку, и я не смогла сразу понять, что за человек моя подруга. Я видела только то, что хотела видеть, а на самом деле она всегда действовала исключительно в своих интересах.
Иногда меня все же раздирали сомнения. Я говорила себе, что, наверное, неправильно поняла поведение подруги или превратно истолковала ее слова, — но потом понимала, что снова обманываю себя, ведь Ми Чжа так и не появилась. Будь она ни в чем не виновата, пришла бы меня повидать, принесла бы еду для детей, попыталась меня утешить и обнять. А ее не было. А если всему виной Сан Мун? Может, он имеет над ней большую власть, чем мне кажется. Может, он видел Чжун Бу и специально не стал ничего делать. Может, даже шепнул командиру, что надо убить моих мужа и сына. Но ведь на самом деле ничего такого не было, и душа моя словно тонула в чане уксуса.
Горе, охватившее меня после гибели мужа, сына, невестки, бабушки Чхо, многих соседей и друзей, было таким глубоким и тяжелым, что поначалу я даже не обратила внимания на отсутствие месячных. На следующий месяц они тоже не пришли, но я решила, что все дело в пережитой трагедии и в недоедании. Даже когда пошел третий месяц, удушающая тьма горя не давала мне заметить ноющую грудь, постоянную усталость и приступы тошноты, когда я вспоминала, как взорвалась голова мужа, как сына ударили об стену, как Ю Ри кричала от боли и страха. И только на четвертый месяц полуживотного существования я наконец поняла, что перед смертью муж сделал мне ребенка.
Ночью я не решалась закрыть глаза, потому что боялась собственных воспоминаний. Я лежала и думала о том, каково сейчас Чжун Бу в загробном мире. Знал ли он, что подарил мне еще одного ребенка? Мог ли хоть как-то нас защитить? Не лучше ли избавиться от растущего во мне плода, прежде чем он вдохнет горький и опасный воздух этого безжалостного мира? Я очень устала из-за беременности и вечной боязни возвращения отрядов военных, полиции, Северо-западной молодежной лиги или повстанцев. Нельзя было допустить, чтобы мой ребенок родился в деревне вдов. Много дней подряд я искала выход. На Бабушке Сольмундэ есть где спрятаться — в пещерах, в лавовых трубах, в кратерах ореумов, — но все они внутри кольца огня. Если нас увидят, то мигом застрелят — или, как я теперь знала, сделают еще что похуже. Единственный шанс состоял в том, чтобы попытаться вернуться в Хадо, пусть это и рискованно.
Я собрала столько еды и воды, сколько могла унести. Кроме скудных припасов и двоих детей, мне нечего было взять с собой. Ни с кем не попрощавшись, в самый темный час ночи я вышла на улицу и босиком прокралась через деревню. Воду и еду я несла на спине, Кён Су привязала к груди, а Мин Ли держала за руку. Я набила дочери рот соломой и завязала тряпкой, чтобы, пока мы не выберемся из деревни, девочка не произнесла ни звука. Мы шли всю ночь, обходя зловонные лагеря беженцев, откуда доносились жалобные стоны. Днем мы устроились в тени каменной стены у заброшенного поля и уснули. Когда стемнело, я снова пустилась в путь, держась подальше от огибающей остров земляной дороги. Мы шли поближе к берегу, стараясь избегать любых признаков присутствия человека — домов, масляных ламп, открытого огня. Все тело у меня болело: на груди спал Кён Су, на бедре я несла Мин Ли, а за спиной болтался тяжелый мешок.
Когда мне уже казалось, что я и шагу больше не смогу ступить, впереди замаячили очертания Хадо. Я полетела вперед как на крыльях. Мне невыносимо хотелось найти отца и брата, но долг требовал идти в дом свекрови. Я свернула в ее двор.
— Кто там? — раздался дрожащий голос.
Я очень многое пережила, но мне даже не приходило в голову, что До Сэн, одну из самых сильных женщин, которых я только встречала, мог так придавить страх.
— Это Ён Сук, — прошептала я.
Передняя дверь медленно открылась, из нее высунулась рука и втянула меня внутрь. В полной тьме, без мерцающего света звезд в небе, мне не удалось сориентироваться, пришлось ждать, пока глаза привыкнут. Грубая ладонь До Сэн по-прежнему сжимала мне запястье.
— А где Чжун Бу и Ю Ри?
Я не могла заставить себя говорить, но само мое молчание послужило свекрови достаточным ответом. Она подавила всхлип, и в темноте я почувствовала, что она пытается взять себя в руки и не свалиться под тяжестью горя. До Сэн коснулась моего лица, провела руками вдоль всего тела, погладила Мин Ли, узнавая пальцами ее волосы, крепкие ножки и ручки. Потом она ощупала младенца у меня на груди. Не найдя со мной Сун Су, свекровь поняла, что я тоже потеряла сына. Так мы и стояли вдвоем — две женщины, связанные глубочайшим горем. Мы заливались слезами, но боялись произнести хоть слово — вдруг услышат.
Даже закрыв дверь и опустив стену, которая служила для проветривания, мы двигались беззвучно, точно призраки. До Сэн развернула спальную подстилку. Я сначала уложила Мин Ли, потом отвязала Кён Су. Мне тут же стало холодно: рубашка и брюки спереди промокли от мочи сына. До Сэн раздела меня, как маленького ребенка, и вытерла мне грудь и живот мокрой тряпкой. На секунду она задержала руку на едва заметной округлости внизу живота, где рос ребенок Чжун Бу. Горе и надежду, охватившие в тот момент нас со свекровью, невозможно выразить никакими словами. До Сэн по-прежнему на ошупь надела на меня рубашку и прошептала:
