«Я ни в чем не виноват, меня убили, но я пришел к прощению».
Меня пробрала дрожь. Может, духи и правда приходили к ней, а не ко мне.
— Если мертвые могут меня простить, почему ты не можешь? — спросила она.
— Тебе не понять, потому что ты не страдала так, как я.
— Я страдала по-своему.
Кажется, она ждала вопросов, но я молчала.
Пауза затянулась, а потом Ми Чжа сказала:
— Хоть ты и отказываешься мне верить, я изо всех сил старалась загладить свою вину. Когда Чжун Ли выиграла конкурс, учитель О пришел ко мне…
— Не может быть.
— Может. Он объяснил, что девочке предоставили место в прекрасной школе в городе Чеджу, но на твоей дочери лежит печать из-за принципа коллективной ответственности. Я отправилась на пароме на материк, встретилась с мужем и пообещала выполнить любое его желание, если он поможет Чжун Ли получить место в школе. Я напомнила ему, что именно твоя семья помогала выхаживать его после побега с Севера. Знаешь, у него до сих пор остались шрамы и на теле, и в душе.
— Но в тот ужасный день он ничем не помог…
— Сан Мун не знал, что вы там, а потом уже было слишком поздно. Когда он понял, что случилось… Он и раньше меня бил, но не так. Я попала в больницу, где пролежала несколько недель, поэтому не смогла сразу к тебе прийти. Большинство травм зажило, но с бедром у меня с тех пор проблемы.
— Тут мне полагается тебя пожалеть?
Она едва заметно улыбнулась краешком губ.
— Важно одно: Сан Мун пообещал стереть имя Чжун Ли из списков людей, запятнанных коллективной виной, чтобы твоя дочь смогла учиться дальше. Взамен я должна была переехать в Сеул и снова жить с ним. Он заявил, что только так можно искупить мое предательство. Я приняла условия Сан Муна, а значит, смирилась и с тем, как он со мной обращался — всегда, с нашей первой встречи в порту. Конечно, я не доверяла мужу, поэтому оставалась в Хадо, пока учитель О не подтвердил, что Чжун Ли приняли в школу.
Я не понимала, чего добивается Ми Чжа. Жалости? Может, я и жалела ее по-своему, но сейчас она выглядела в моих глазах еще хуже, чем раньше. Если даже собственный муж винит ее в случившемся…
— Ну вот, — сказала она после очередной долгой паузы, — я сделала, что смогла, для Чжун Ли. Мы с Ё Чханом навещали ее в Чеджу, когда приезжали на остров к родителям Сан Муна. А когда твоя дочь поселилась в Сеуле…
— Ты послала Ё Чхана ее отыскать.
— Ну уж нет, ничего подобного! Они случайно столкнулись в университете. Я не ожидала, что дети полюбят друг друга, но так вышло. Я прочла это по их лицам в первый же раз, когда сын привел Чжун Ли к нам домой. Это судьба, понимаешь?
— Разве католики верят в судьбу? — скривилась я.
Ми Чжа моргнула. Ненависть мою она готова была принять, а вот насмешки над ее верой — нет. Интересно.
— Чжун Ли уже давно живет самостоятельно, — сказала она. — Я старалась по возможности стать для нее второй матерью. Я люблю Чжун Ли и хочу ей помочь.
— То есть хочешь украсть ее у меня.
Ми Чжа возмущенно покачала пальцем:
— Нет-нет!
Отлично, наконец-то я ее задела. Может, теперь она скажет правду. Но Ми Чжа лишь глубоко вдохнула и вернулась к пугающему спокойствию, которое ей так хорошо удавалось.
— Нет смысла рассказывать тебе, что у меня на сердце, — заметила она. — Гнев отравил тебе душу. Ты стала как Хальман Чжусын: ко всему прикасаешься цветком разрушения, убиваешь каждое прекрасное чувство — нашу дружбу, свою любовь к Чжун Ли, счастье молодой пары. — Ми Чжа встала и пошла через комнату к выходу. Дойдя до двери, она развернулась ко мне: — Чжун Ли говорит, что ты присматриваешь за моим домом. Почему?
— Мне казалось… не знаю, как объяснить, — призналась я. Много лет я верила, что буду готова к возвращению Ми Чжа, но жестоко ошиблась. К сегодняшнему разговору мне не удалось подготовиться.
— Все равно спасибо. — Гордо подняв голову, она добавила: — Как я уже сказала, свадьба завтра в церкви. Прием пройдет в доме моих дяди и тетки. Ты приглашена. Дети будут рады, если ты разделишь с ними праздник.
Но, при всей любви к дочери, пойти к ней на свадьбу я не могла. Прежде всего это значило бы проявить неуважение к ее отцу, брату и тетке. А кроме того, меня очень задела многолетняя ложь Чжун Ли и нарушенные обещания, и сейчас мне даже видеть ее не хотелось. Чтобы пробиться через стену, которая выросла между нами, требовалась долгая внутренняя работа.
Весь долгий и жаркий следующий день я провела с Мин Ли и ее семьей — они тоже отказались идти на свадьбу. Наконец наступила ночь. Спальные подстилки мы развернули в главной комнате, чтобы быть всем вместе. Дети уснули. Муж Мин Ли негромко похрапывал. А мы со старшей дочерью вышли наружу, сели на ступеньку, взялись за руки и стали слушать музыку, песни и смех, которые доносились с другой стороны деревни.
— Так много дурных воспоминаний, — прошептала Мин Ли. — Так много боли.
Она тихо заплакала, а я погладила ее по спине. Мы обе никогда не сможем забыть о том, что видели и кого потеряли двадцать три года назад, но то же самое можно было сказать о большинстве жителей Чеджудо. В эту ночь я неотрывно думала про Чжун Бу, про его мечты о будущем детей и его страхи. Если у дерева много веток, даже легкий ветерок может обломить одну из них. Наш старший сын погиб слишком рано, зато теперь у нас есть внуки, которые обеспечат продолжение рода. Но что, если Чжун Бу, где бы он ни был, разочаровался в Чжун Ли, а еще больше — во мне, которая и вырастила ее такой? Младшая дочь, моя былая гордость, и стала той веткой, которая нежданно-негаданно отломилась от дерева. Войдя в семью Ми Чжа, она разбила мне сердце.
* * *
Четырнадцать месяцев спустя, жарким осенним утром, я вела внуков в школу. Обычно они ходили с отцом, но сегодня утром он спешил на собрание. По олле шли и другие дети в школьной форме: девочки в темно-синих юбках, белых блузках и широкополых панамах и мальчики в синих брюках и белых рубашках. Уже на подходе мы встретили учителя. Чжун Бу всегда носил на работу традиционную одежду из ткани, крашенной хурмой, но теперь учителя одевались по-городскому — в брюки, белые рубашки и галстуки. Мы поклонились в знак уважения, учитель кивнул нам в ответ и деловито зашагал по направлению к старшей школе. Когда мы подошли к начальной школе, я дала мальчикам по мандарину. Учителя в Хадо теперь привыкли, что по утрам им на стол складывают аккуратную горку мандаринов, и я гордилась тем, что мои внуки тоже вносят свой вклад. Я проследила, как они бегут в здание школы, и пошла домой. Мин Ли по-прежнему сидела на низкой каменной ограде. В руке у нее был конверт — первое письмо, которое нам прислала Чжун Ли после свадьбы.
— Ты готова? — спросила дочь.
— Открывай.
Мин Ли распечатала конверт. Оттуда вылетели деньги, и мы поспешно их подобрали. Потом старшая дочь начала читать: «Дорогие мама и сестра, я родила дочку. Она здорова, и у нас все хорошо. Мы назвали девочку Чжи Ён. Надеюсь, что вы за это время смягчились по отношению к нам с мужем и приедете в Сеул нас повидать. Посылаю деньги вам на дорогу. В декабре мы переедем в Америку. Ё Чхан будет работать в отделении компании „Самсунг“ в Лос-Анджелесе, а я хочу пойти учиться в Университет Калифорнии и получить степень. Не знаю, когда мы вернемся, так что вы обязательно должны приехать повидаться. Мама, ты всегда говорила, что дети — это надежда и радость. Чжи Ён — надежда и радость для нас. Надеюсь, что и для тебя тоже. С любовью и почтением, Чжун Ли».
