Конечно, Аня будет скучать: и по комфорту, и по кофе, да по всему! Но ее ждали близкие. А Неверящий несколько раз намекал, что будет рад побыстрей от нее избавиться. Так что вперед, за работу.
С этими мыслями Аня села за стол, достала из сумки чистую тетрадь и начала аккуратно, медленно переписывать в нее интервью из блокнота. К обеду она не спустилась – не до того. Следовало завершить расшифровку и только потом радовать вечно голодный желудок.
А вот ближе к ужину пришлось все же прерваться. Бурчание, не раз и не два доносившееся из живота, дало понять Ане, что пора все же подкрепиться. Интервью все равно никуда не денется.
С этими мыслями Аня, в джинсах и кофте, вышла из комнаты и спустилась на кухню, очень надеясь, что Неверящий работает у себя в кабинете.
Не повезло. Он сидел за столом, с кружкой чая в руках и куском пирога на тарелке.
– Еда в холодильнике, – сообщил Неверящий. – В обед привезли.
Ане послышался завуалированный упрек. Мысленно посмеявшись над собой, она открыла дверцу холодильника. Два вида салатов, жареное мясо, грибы, тушенные с овощами, то ли компот, то ли морс в литровой бутылке, и пирог, с вишней.
Облизнувшись про себя, Аня достала по очереди мясо, грибы и один из салатов, наложила в тарелку и с удовольствием приступила к трапезе. И пусть всякие Неверящие умничают насчет ее одежды, в тот момент в Ане проснулся здоровый пофигизм.
Виктор сидел за компьютером, тупо смотрел в яркий монитор и уже полчаса не мог набить в файле ни строчке. Мысли разбегались, как тараканы, ныло сердце, хотелось подняться, постучать в дверь журналистки. Он одергивал себя, старался думать о героях книги, но у них как раз было все хорошо, в отличие от него. Там, в книге, скоро должна была состояться свадьба. Здесь, в реальности, сидел влюбленный инвалид.
Виктор выругался, поднялся и отправился на улицу, надеясь, что хотя бы прохладный летний воздух поможет привести мысли в порядок.
Вечер субботы… Утром журналистка принесла ему на подпись интервью. Он внимательно прочитал, поставил свою фирменную подпись.
Сразу после первой книги, когда на восемнадцатилетнего Виктора обрушился успех, связавшийся с ним редактор крупного издательства предложил придумать какую-нибудь фирменную фишку, что-то такое, что помогло бы отличать Виктора от остальных многочисленных авторов. Виктор долго думал и остановился на подписи. Вычурная, с завитушками, она смотрелась приветом из девятнадцатого века, не меньше. И именно ее помещали в конец каждой книги Виктора.
Он вернулся в реальность, полной грудью вдохнул прохладный воздух. После недавней грозы посвежело, и теперь уже можно было находиться на улице без страха быть поджаренным на солнце.
Суббота… Когда приедет Антон? Завтра или в понедельник? Да и какая, собственно, разница… Журналистка вроде бы общалась с Виктором так же, как и раньше, но открыться ей можно было и не думать.
Виктор огляделся. Уличное освещение делало дом похожим на берлогу медведя-шатуна. Одиноко стоявшее здание, не имевшее связи с внешним миром, было таким же отшельником, как и его хозяин. Жил отшельником и отшельником помрет. Какие там чувства. Откуда у инвалида могут быть чувства.
Виктор мрачно усмехнулся. Всю свою жизнь он старался оправдывать данное ему при рождении имя и побеждал самого себя и собственные привычки. И что теперь? Он себя жалеет. Дожился. Стоит ночью в полном одиночестве на улице и жалеет. А еще неимоверно трусит. Был бы он посмелее, давно признался бы в своих чувствах журналистке.
Но он… Трус…
Зевнув, Виктор вернулся в кабинет, выключил бесполезный сегодня компьютер и отправился спать.
Глава 26
Аня считала часы и минуты. Она не знала, когда именно приедет и заберет ее Антон, но надеялась, что это случится в воскресенье, хотя бы и во второй половине дня. Интервью Неверящий подписал, причем своей фирменной подписью, чтобы ни у кого и сомнения не возникло, чьи именно слова Аня зафиксировала на бумаге. Подделать подпись было сложно, а потому Аня надеялась, что Степка не будет кочевряжиться и сразу отстегнет ей крупненькую сумму за эксклюзив с известным писателем.
Последние дни они с Неверящим питались едой из кафе, и Аня уже не надеялась получить договоренную купюру. В конце концов, сколько там она готовила-то. Два-три раза, не больше.
Но Неверящий приятно удивил ее, положив вечером в субботу на обеденный стол пять тысяч, одной купюрой.
– Как договаривались, – сообщил он нейтральным тоном.
Аня поблагодарила и положила драгоценную купюру в карман джинсов. Что ж, по крайней мере, на дорогу к родителям и небольшие презенты им она заработала.
Больше всего Ане было жаль расставаться с кофемашиной. Все же за дни, проведенные здесь, она привыкла к хорошему качественному кофе и возвращаться к дешевым магазинным уже не хотела. А ведь еще была своя комната. Личная. В которую никто не мог войти без разрешения хозяйки. Увы, приходилось бросать и ее.
В воскресенье Аня проснулась рано. Настроение было отвратительным. Очень не хотелось уезжать. А ее у Ани почему-то поселилось в душе ощущение, что она что-то не сделала. Не не успела, а именно не сделала, хотя должна была.
Мысленно покрутив пальцем у виска, Аня поднялась с постели. Сумка еще с вечера была запакована, интервью и деньги – бережно уложены в самый дальний угол. Аня готова была уезжать с минуты на минуту.
Неверящий уже заваривал себе чай, когда Аня спустилась на кухню, в своих обычных джинсах и кофте. Платья, старые, сестринские, она решила при нем больше не надевать.
– Доброе утро, – воспитанно поздоровалась она.
– Доброе, – последовал равнодушный ответ. – Антон позвонил. Через два часа будет здесь.
Аня почувствовала, как быстро застучало сердце. А заодно в груди почему-то заворочалось раздражение. Два часа. Что-то мало времени осталось.
«Для чего?», – мысленно спросила себя Аня. Для чего могло остаться мало времени? Ну, кроме кофе, естественно…
Ответа не нашлось, и Аня, выкинув из головы глупые мысли, стала варить себе кофе.
Виктор стоял у окна и смотрел на улицу. За стеклом лил противный дождь, ни разу не летний, а какой-то затяжной, холодный, почти осенний.
На душе Виктора тоже царила осень. Он и не догадывался раньше, что от безответной любви может быть так больно. Писал свои романы об обязательных расставаниях и понятия не имел, что изображенные им чувства намного сильнее обычной тоски.
Он, конечно, и тосковал. Увы, любовные муки одним этим чувством не заканчивались. В сердце как будто кто-то заморозил воду, а потом разбил получившуюся конструкцию. И тысячи мелких и крупных осколков одновременно впивались в грудь Виктора. Часто мешал дышать ком в горле. А еще так и тянуло подняться на второй этаж, заглянуть в ее комнату. Как будто своим появлением там он призовет ее, и она, в плоти и крови, а не бесплотным духом, встанет на пороге.
