— Да ради бога. — Голос мистера Си наконец смягчается. — Всегда раз детям из школы. Только никаких садоводческих советов от меня не дождетесь.
— Нет? А почему? — Бринн озадаченно водит глазами по заброшенной пустоши за домом. — Вы больше садом не занимаетесь?
— Занимаюсь, — отвечает мистер Соломон, — с огромным удовольствием.
Бринн переводит взгляд на меня. Я пожимаю плечами и одними губами говорю: «Он не в себе».
Тут она замечает, что держит меня за руку, и ее отбрасывает, как ошпаренную. Жалею, что сам не выдернул ладонь раньше.
— Я, наверное, плохо объяснила, — предпринимает она новую попытку. — Мы собираемся создать мемориальный сад мистера Ларкина, хотим отметить…
— Я знаю, что такое мемориальный сад, — перебивает старик. — И помогать вам не стану. — Он сует ружье под мышку и разворачивается к дому. — Счастливо, Ноа, — бросает он через плечо. — Увидимся в «Луче света».
— Что за фигня? — бормочет Бринн, потом кричит вслед старику: — Почему не станете?
Мистер Соломон уже у дверей — не удивлюсь, если он притворится, что не расслышал. Неожиданно он замирает и, держась рукой за перила, оборачивается к нам.
— Потому что мерзавец получил по заслугам, — отчетливо произносит старик, заходит в дом и с силой хлопает дверью.
Глава 15. Бринн
— Что он сказал? — переспрашивает Надя.
Субботний вечер. Мы с ней, Мэйсоном и Элли режемся в пинг-понг в подвале нашего дома. У сестры перерыв в упражнениях на флейте, остальные валяют дурака, чтобы убить время. Не знаю, в котором часу прилично завалиться к Шарлотте — она не потрудилась мне сообщить, — но уж точно не в восемь.
— «Мерзавец получил по заслугам», — повторяю я.
Элли отправляет мячик Наде, которая застыла с открытым ртом, так что отбивать приходится мне. Я промахиваюсь, мячик летит в угол. У стены сидит дядя Ник, роется в коллекции пластинок родителей, потому как тоже собрался на вечеринку, тема которой — виниловые восьмидесятые. Дядя дотягивается до мячика и кидает его мне.
— Ты уверена, что речь шла об Уилле? — спрашивает Ник.
— А о ком же еще?
Я перекидываю мячик Мэйсону — сейчас его подачи. Тот не двигается с места.
— Может, старик что-то напутал?
— Кто знает? Поначалу он даже Триппа не узнал. Потом вспомнил и казался вполне адекватным. До последней фразы.
— Кошмар, — говорит Надя. — Бедный мистер Ларкин. Сначала портрет, теперь вот это. Не неделя, а сплошное надругательство над его памятью.
Элли задумчиво стучит ракеткой по ладони:
— Ребят, а что, если вы не так хорошо знали мистера Ларкина? Вдруг он не был таким уж идеальным?
Буравлю сестру глазами. Элли и дядя Ник — единственные из присутствующих в курсе моей стажировки, а о том, что Рамон д’Артуро назвал Ларкина «неизвестно кем», кроме Элли вообще никому не ведомо. Ей не следует намекать на факты, которыми я не готова делиться.
— Я его знала достаточно, — говорю. — В Сент-Амброузе его любили абсолютно все. Включая мистера Соломона.
Дядя Ник откидывается на стуле с альбомом Blondie в руках.
— Я бы не возводил Уилла на пьедестал, Бринн. Ничто человеческое было ему не чуждо, и он мог сорваться, как любой из нас.
— Сорваться? — переспрашиваю. — Что ты хочешь этим сказать?
— Сама знаешь.
Дядя Ник продолжает перебирать пластинки и наконец выуживает из стопки альбом Simple Minds, испускает победный клич и поет: «Don’t, don’t, don’t, don’t, don’t you forget about me»
[3].
— Нерд, — фыркает Элли.
Я откашливаюсь:
— Нет, не знаю. — Дядя Ник недоумевающе хлопает глазами — он явно забыл, о чем шла речь. Приходится повторить: — Что ты имел в виду, когда сказал: мистер Ларкин мог сорваться?
— Ну, выйти из себя, — поясняет дядя. — Накинуться… не на детей, конечно, — добавляет он, видя, как я поднимаю брови. — На родителей. Я, когда оставался помогать на продленке, пару раз слышал, как дело доходило до крика.
— До крика? — не понимает Надя. — На кого?
— Понятия не имею, — пожимает плечами Ник. — Я старался особо не вникать. Хотя не раз видел, как из его кабинета вылетала разъяренная Лаура Дельгадо.
— Мама Шейна? — Я не так хорошо знаю миссис Дельгадо, но при мне она всегда невозмутима и сдержанна. — Разве она способна на крик?
— Да не она, — уточняет дядя Ник. — Кричал-то он, а она уходила в ярости. Уилл был способен довести кого угодно. Может, вся эта журналистская шумиха разбередила чьи-то старые раны. — Тут он спохватывается, что словами «журналистская шумиха» мог нечаянно выдать информацию, которую, кроме меня, знают только он и Элли, и поспешно добавляет: — А может, у мистера Соломона день не задался. Говорят же: старость не радость.
Дядя встает с хрустом и морщится. Сестра хихикает.
— Радикулит замучил, деда Ник? — спрашивает она.
— Тебе не пора? Моцарт заждался, — парирует он. — Ладно, я пошел. А вы?
Смотрю на настенные часы. От силы восемь тридцать.
— По-моему, слишком рано.
— Уже решили, кто за рулем? — спрашивает дядя загробным голосом, который, как ему кажется, похож на отцовский.
Надя берет у Мэйсона мячик и начинает подбивать его ракеткой.
— Я за рулем! Как всегда.
У Мэйсона такой вид, будто ему не терпится поскорее отсюда свалить.
— Можно подумать, мы только и делаем, что по тусовкам разъезжаем, — ворчит он. — Эта — первая за год!
— Год только начался, сегодня восьмое января, — напоминает Надя.
— Я считал вместе с новогодними праздниками.
— Напрасно. Новый год — новый отсчет.
* * *
Мы так стараемся не выказать чрезмерного рвения и не появиться слишком рано, что опаздываем часа на два.
— Ух ты, знатная попойка! — обалдевает Мэйсон, когда в конце семимильной подъездной дорожки перед нами вырастает огромный дом. Современный дизайн, по всему фасаду — окна от пола до потолка, и в каждом из них разговаривают, пьют и танцуют.
— Тебя за такие слова сразу выгонят, — предупреждает Надя.
— Похоже, родителей нет дома, — замечаю я. Еще одна деталь, о которой Шарлотта не упомянула.
— Дальше не поеду. — Надя притормаживает. — Там яблоку негде упасть. Не хочу, чтобы меня заперли.
Машины стоят в два ряда по обе стороны подъездной дорожки, наш универсал «Субару» притуляется в самом начале газона.
