— Ничего, — отвечает она.
Глаза не такие стеклянные, как той ночью, однако выглядит она — как там выразилась медсестра? — «подавленной».
— Можно мне присесть? — спрашиваю.
Бринн кивает, и я сажусь на краешек кровати. По пути сюда я внушал себе, что правильные слова придут в нужный момент. Сейчас самое время.
— Тебе получше? — Браво, Трипп! — В школу скоро вернешься?
Бринн покусывает нижнюю губу и пожимает плечами:
— Вернусь когда-нибудь.
Врезать бы мне за такой вопрос. Сам-то когда показался в школе после кризиса? Не знаю, зачем спросил. Совсем не получается говорить с Бринн как раньше. Боюсь сказать что-нибудь не то, сделать ей еще хуже.
— Я быстро устаю, — продолжает она. — Не знаю, сколько времени смогу говорить.
— Понял. Я долго не задержусь.
Нервничаю, будто у нее все расписано и, не дай бог, она пропустит следующий сон.
Какое-то время мы оба изучаем стеганое одеяло. Напряг невыносимый, а я тут и двух минут не пробыл. Непонятно, почему она согласилась на мой визит, видеть меня она явно не хочет. Наверное, лучше уйти.
Эта мысль наполняет меня чувством облегчения, которого я тут же стыжусь. Трус. Она-то не сбежала, когда тебе было плохо.
— Помнишь, что ты сказала мне в домике у Шарлотты?
— Нет. То есть, конечно, я много чего говорила. Что именно?
— Ты уволилась со стажировки и сказала: «Я очень хочу, чтобы ты мне доверился». — Никакой реакции, даже глазом не моргнула. — Так вот, хотя это ни в какое сравнение не идет, я готов уволиться из «Луча света» — что угодно, лишь бы ты мне доверилась. О чем ты думаешь? Меня не испугают даже самые мрачные мысли, потому что, скорее всего, о том же самом совсем недавно думал я.
Ее глаза увлажняются, хотя слез нет. Проходит несколько мучительных секунд, и мне кажется, что она не ответит или, хуже того, отвернется. Однако она подвигается влево, освобождая место на кровати.
— Можешь… сесть поближе? — с усилием выговаривает Бринн и откидывает одеяло.
Я вытягиваюсь рядом с ней и робко приобнимаю. Она вцепляется в мою футболку и прячет лицо у меня на груди. Проходит несколько минут в молчании, потом она говорит сдавленным голосом:
— Я жалею о том, что вернулась в Стерджис.
— Не сомневаюсь.
— Жалею о том, что устроилась в «Мотив». Что сунулась в дом к мистеру Соломону, в таверну «Бешеный пес», на зимнюю дискотеку. Тогда ничего бы не случилось. — Ее дыхание становится отрывистым. — Иногда жалею даже, что встретилась с тобой. В смысле, не встретилась — я тебя давно знала, — а что с тобой помирилась.
— Вполне логично, — говорю, не кривя душой. После смерти мистера Соломона я и сам думал в таком ключе о Бринн.
— Ужасно боюсь за дядю Ника, — продолжает она, голос срывается. — Мне его нестерпимо жаль, потому что если… когда он проснется… ему придется жить с мыслью, что он убил человека. А он и паука-то в жизни не тронет — каждого на улицу тащит.
— Он защищал Элли, — напоминаю.
— И это моя вина. Допустила, что мою сестру похитили, и ради чего? Ради какой-то истории, которая меня зацепила, хотя все советовали остановиться.
— Я не советовал, — вставляю я.
— Ты тоже предупреждал, отговаривал от поисков Декстера.
— Бринн, в том, что случилось, твоей вины нет.
— Есть.
Она плачет навзрыд — удивительно, как в таком маленьком теле умещается столько печали. Если бы мог, я взял бы часть на себя. Обнимаю ее крепче. Так мы лежим, наверное, целый час, хотя на самом деле прошло от силы минут десять. Кто-то тихонько поднимается по лестнице — думаю, ее мама с моим букетом, — и так же тихонько уходит вниз, не постучав. В конце концов рыдания затихают, переходят в редкие всхлипывания, пальцы, крепко держащие мою футболку, разжимаются и ложатся мне на сердце. Бринн вздыхает, словно мое равномерное сердцебиение ее успокаивает.
— Можно тебе кое-что сказать? — начинаю я.
— Окей.
— Я мало в чем разбираюсь, но одно знаю точно. Ты не просто гонялась за историей, ты пыталась помочь обрести покой тем, кто мучился. Мне как никому известно, что загнанные вглубь секреты съедают изнутри, а правда разбивает сердце, и невозможно понять, что хуже. — Чувствую, как намокает футболка, но на этот раз Бринн плачет тихо. — Я знаю, как у самых прекрасных намерений могут оказаться кошмарные последствия. И еще я знаю, — притягиваю ее к себе и кладу подбородок ей на макушку, — что со временем становится легче.
— Я не заслуживаю облегчения…
— Заслуживаешь. Ручаюсь.
Бринн долго молчит: не заснула ли? Хотя вряд ли: она по-прежнему напряжена, дыхание неровное; скорее всего, мои слова не возымели ни малейшего действия. Если она намерена себя наказать, то кто я такой, чтобы ее отговаривать? Желание мне хорошо знакомо: я сам потакал ему целых четыре года. Вдруг мы с ней теперь так и будем по очереди себя бичевать?
Вдруг Бринн судорожно вздыхает и говорит:
— Окей.
Она опять долго молчит, потом поднимает голову, трет глаза и наконец смотрит прямо на меня:
— Беру свои слова обратно. Я не жалею, что мы помирились.
Облегчение, как воздух из лопнувшего шарика, наполняет грудь, хотя я изо всех сил стараюсь не подать виду.
— Я не против, если ты…
— Не порти момент, Трипп, — говорит Бринн.
Разумеется, я сразу узнал собственные слова в саду Шарлотты, когда спьяну пытался отблагодарить Бринн за то, что вытянула из меня правду. Мелькнувшая на ее лице улыбка подтверждает, что я не ошибся. Боже, неделя ожидания того стоила.
— Я не жалею, — повторяет она. — Я тебе очень благодарна.
Рискованно, ну да была не была:
— Настолько, чтобы меня расцеловать?
Я просто хочу показать, что понял намек, поэтому строю гримасу — еще не хватало, чтобы она подумала, будто я воспользовался ее слабостью.
— Не совсем, — отвечает Бринн, вновь утыкаясь мне в грудь. Сердце под ее ладонью начинает биться быстрее, когда она добавляет: — Но скоро.
Глава 44. Бринн
— Перезвони, когда сможешь, — оставляю я сообщение Триппу.
Новостей у меня никаких — разве что рассказать, как прошла встреча в «Мотиве», — просто иногда не терпится услышать его голос.
После его визита к нам домой прошла всего неделя, а мир выглядит совсем иначе. В тот же вечер мы узнали, что дяде Нику лучше и доктора решили постепенно снижать дозу седативных лекарств. А пару дней назад он проснулся. Восстановление предстоит долгое, однако он пришел в себя, и это самое главное.
