— Лучший! — согласно кивнула я.
— Держись и не отпускай, Сажина!
— Только бы он сам меня не отпустил…
— Сплюнь, дура!
И я сплюнула, даже не догадываясь, что ждет меня завтра…
Таня
С Нинкой мы проговорили до самого вечера, распив между делом бутылку замечательного белого полусладкого Гевюрцтраминера. Обсудили Марка вдоль и поперек, а еще то, что Нинка опять осталась одна. Вот только на этот раз она не убивалась, как это обычно бывало, а пребывала в ужасном настроении по поводу нового соседа.
— Павловы же переехали на юг и продали свою трешку еще в прошлом году. И я уж думала туда никто не заедет, дальше, же ты помнишь, сверлежка началась. А потом случилась хоба, Танька.
— А хоба — это новый сосед? — подперла я рукой подбородок.
— Не сосед. Чудовище!
— М-м…
— Бородатый шкаф два на полтора. Отмечал свое новоселье неделю, всю кровь мне выпил. Девок водил. Меня за проститутку принял, Тань, — и подруга скривилась и отряхнулась брезгливо, будто бы по ее телу бегали мерзкие, кусачие паразиты.
— Да ладно? — охнула я и зажала ладонью рот, чтобы не рассмеяться в голос.
— Да! Я хотела свою квартиру открыть, копошилась в сумке в поисках ключей, а потом этот бугай появился и просто, ни капли не церемонясь, втащил меня к себе и как давай целовать и лапать.
— Нинка! — округлила я глаза.
— В трусы полез, Танька! И принялся там наяривать! Прикинь!!!
— А ты что? — прихлебнула я вина из бокала.
— А я ему двинула сумкой по голове! А там у меня была бутылка молока и кило колбасы.
— Оу, — прижала я ладони к щекам.
— И даже же не извинился передо мной, сволочь. Ходит теперь, смотрит на меня волком, а я на него. Вчера вообще друг друга матами обложили. Танька, я же человек абсолютно неконфликтный, ты знаешь, и вообще ругаться не умею, но тут как выдала такие трехэтажные непотребства, что аж сама от себя в шоке была.
— А он?
— А он сказал, что я истеричка и у меня недотрах на лицо, — обиженно поджала губы подруга.
— Нин, ну только не плачь, — сочувственно прикоснулась я к ее руке.
— А самое обидное в этом, знаешь, что, Танька?
— Что?
— Что он прав!
— Но…
— Никаких, но! Мужики такие никудышние пошли, писька между ног болтается, а пользоваться ею они не умеют! Мы ради них и прическу, и маникюр, и белье дорогое, красивое. А они что? Пять минут попыхтят и все, устали. Еще и сосед этот каждое утро на балконе в одних трусах расхаживает…
— А ты чего на него смотришь?
— А чего он расхаживает? — недовольно насупилась Ковалева.
— И то верно, — спрятала я улыбку.
— Так что, ты, Татка, держись за своего Хана. Видишь, как тебе повезло. И красивый, и богатый, и тебе хорошо делать умеет. М-да, я у меня уже который год одни коты в мешке попадаются, да сосед этот проклятущий…
— Особенно сосед, — улыбнулась я все-таки.
— Ой, не напоминай. Аж передергивает!
А потом мы обе вздрогнули, потому что в комнату бесшумно зашел Марк и вдруг произнес:
— Какие занятные у вас разговоры, девочки, — и привалился плечом к косяку, складывая руки на груди, пока мы с Нинкой обе отчаянно краснели.
Боже, он все слышал. Все!!!
Какой стыд! Какой позор!
— Что-ж, пожалуй, на сегодня я все сказала, — попыталась состряпать при плохой игре хорошую мину Нинка, — но надо и честь знать. Так, сейчас я вызову такси.
И через десять минут я уже закрыла за подругой дверь, а затем привалилась к ней лбом и стыдливо зажмурилась.
— Я польщен, Тань, — послышался за спиной голос Марка, — если раньше и были сомнения, то теперь я точно знаю, что умею делать тебе хорошо.
— Замолчи, пожалуйста, — проскрипела я, прикусывая губу.
— Почему? Я бы не прочь еще раз сверкнуть своими исключительными навыками. Тебе как больше нравится: быстро и жестко или медленно и на коленях между твоих ног?
— Господи, — свела я бедра, догадываясь о чем он говорит.
— Мой язык к твоим услугам, — крутанул меня к себе и впился в губы бешеным поцелуем, сразу же стягивая с меня домашние штанишки.
— Марк, ах…, - закатила я глаза, когда его пальцы прикоснулись к моему клитору.
— Согласен, я тоже не хочу растягивать. Соскучился по тебе ужасно.
А дальше Хан быстро расстегнул ремень, приспустил джинсы и белье, раскатал защиту и взял меня прямо там, стоя у входной двери. И да, мне было хорошо.
Прекрасно. Офигительно. Восхитительно. Бомбезно, черт возьми!
А спустя пару часов, уже поздно вечером, мы томно лежали на диване и пытались выбрать фильм, чтобы посмотреть, но у меня снова зачесались руки. Именно поэтому телевизор смотрел только Марк, а я в это время широкими мазками писала его портрет, любовно вырисовывая каждую черточку прекрасного лица, волевого подбородка, стальных глаз и чувственных губ.
И мне так хотелось снова признаться ему в любви. Слова жгли глотку, царапали язык, но я, с упорством барана, запихивала их обратно, боясь, что опять не получу взаимности.
— Можно посмотреть? — вырвал его хриплый шепот меня из вороха собственных мыслей.
— Можно, — улыбнулась я, а затем впилась взглядом в его лицо, ловя любую реакцию на мое творение.
— Охренеть! Тань, да у тебя талант! Без шуток, — обалдело рассматривал он холст.
— Ну, перестань, — смущенно отвела я глаза.
— Эй, зачем бы я тебе врал? — потянул меня за руку, и я дурашливо мазнула ему краской по носу.
— Ах, ты, подлая девчонка…
И веселый смех прокатился по комнате, а затем сменился громкими стонами и ритмичными шлепками двух разгоряченных тел.
И все было бы хорошо, если бы не новая рабочая неделя, которая уже наступала мне на пятки. Я стала ненавидеть эти часы в офисе, где мы с Ханом становились чужими друг другу. Он говорил со мной, как руководитель. Смотрел так же. И только изредка писал ободряющие или пошлые сообщения, заставляя меня криво улыбаться и продолжать верить, что все это временно.
Что когда-нибудь нам больше не придется прятаться от общественного мнения.
В груди ныло. Сердце жалобно трепыхалось где-то в горле от страха, что все так и останется между нами. Легкие забивались гарью всевозможных подозрений. Но я все это терпела, потому что не представляла себе больше жизни без него.
Любила.
Тонула в нем.
Еще немного и совсем бы захлебнулась…
