В отличие от свободы, ее у меня не отнять.
— С графом меня ничего не связывает. А вот ты мог бы хоть раз написать моей матери, после того, как бросил ее.
Я очень хотела вывести отца на эмоции, но он даже бровью не повел. Щелкнул пальцами, как будто мы говорили о погоде, а не его предательстве, и слуги провели первую смену блюд. А Аннабель, напротив, побледнела и, извинившись, отложила скомканную салфетку в сторону и покинула столовую.
Помощник повара поставил на стол поднос с чудесным на вид штруделем и комнату наполнил восхитительный запах печеных яблок. Шапка из взбитых сливок наклонилась в бок и сползла на тарелку, таким горячим он был.
— Элиза, ты возмутительно небрежна к чувствам своей матери, — сказал граф и нахмурился. — Я делаю последнее предупреждение…
— Моя мать, — начала я, чувствуя, как меня бесит его показное равнодушие. — Наверняка уже написала заявление в полицию о похищении! Прибавь сюда принуждение несовершеннолетней к браку и получишь реальный срок!
До моего восемнадцатилетия оставалось не так уж и много — всего два месяца. А помолвка, если я правильно посчитала, должна состояться через месяц, на летнее солнцестояние, то есть при желании я всегда смогу оспорить брак под предлогом того, что не достигла положенного законом возраста.
— Элиза, — имя прозвучало как угроза. — Не вынуждай меня…
— Что? Ты исчез на три года, оставив нас одних без средств к существованию! Почему ты не забрал нас с собой? Ты же граф!
— Бертран! — отец выкрикнул имя камердинера так громко, что задрожал хрусталь на столе.
Через минуту в столовую вошел высокий седоволосый мужчина в черном сюртуке и с неизменным пенсне на правом глазу. Он коротко поклонился и замер в ожидании дальнейших указаний.
— Бертран, — проговорил отец, холодно глядя на меня. — Будь добр, напомни нам, когда вы видели леди Элизу последний раз?
— Почти три года назад, ваше сиятельство, на жатву, аккурат в день… — не медля ни минуты, ответил слуга.
— Прекрасно. При каких обстоятельствах леди исчезла? — камердинер пожевал полные губы и вздохнул. Цепочка задрожала и пенсне чудом не вывалилось из складки под кустистой бровью.
— Доподлинно неизвестно, ваше сиятельство… мы думали, леди м-м-м, похитили.
— Обнаружили ли вы следы борьбы?
— Нет, ваше сиятельство…
— Могла ли леди просто… сбежать? — спросил граф и слуга замешкался с ответом. Бросил в мою сторону извиняющийся взгляд и покачал головой, еще ниже склоняясь в поклоне.
— Никак нет, ваше сиятельство.
— Вот как, отчего же? — я почувствовала, как жар прилил к моим щекам и сжала ладонями подол платья.
— Это бы разбило графине сердце.
— И все же, несмотря на это, леди исчезла. Ответь мне, Бертран, как графиня пережила пропажу дочери?
— С тех пор, как вы… исчезли, — на этот раз слуга повернулся ко мне лицом и опустил глаза. — Графиня не покидала усадьбу.
— Можешь быть свободен, — Бертран поклонился и вышел, а отец встал и, заложив руки за спину, прошел мимо удивленных слуг. Каждый из них кивал и мямлил, подтверждая слова камердинера.
Встав позади моего кресла, он положил ладони на резные завитки спинки и сжал так, что дерево заскрипело.
— Ты можешь придумывать занимательные истории столько, сколько твоей душе угодно. Убегать, вести себя как безродный щенок и капризничать, как дитя. Но никогда не смей выказывать неуважение к Аннабель или ко мне.
В конце его голос перешел на шепот и у меня мурашки побежали по спине. Неужели я ошиблась и Александр не мой отец?
Я не собиралась плакать, но слезы сами выступили на ресницах, так обидно было слышать его слова.
Словно мы чужие!
Но, стоило вернуться Аннабель, настроение графа резко изменилось. Он участливо предложил ей руку и, усадив за стол, самолично налил в стакан чистой воды.
Графиня была бледна, но все так же безупречна. Никто не смог бы уличить ее в слабости или пролитых слезах. Я вздохнула — мне было плевать на ложь отца, но не на чувства женщины, которая была ко мне добра.
— Мне жаль, я не хотела вас расстроить… — промямлила я, чуть погодя. — Ты не злишься?
Графиня посмотрела на меня и протянула через стол руку, ладонью вверх. Ее кожа была холодной и чуть влажной.
— Ты — мое дитя, я могу лишь любить тебя и молиться Богу, что скоро ты все вспомнишь…
От этих слов мне стало еще паршивее и я закусила губу, исподлобья глядя на отца. Сделав вокруг нас круг, он встал напротив Аннабель и оперся кулаками о стол.
— Бал через две недели, — в его голос вернулась теплота, но я не чувствовала себя той, к кому она была адресована. Странно, но и ревности к Аннабель в этом ключе я тоже почему-то не ощущала. — Почему бы Элизе не помочь тебе с приготовлениями?
— Александр, — попыталась возразить графиня, но он жестом прервал ее.
— Она достаточно взрослая, чтобы учиться держать хозяйство, и достаточно умная, чтобы не опозорить род де Бальменов перед высшим светом, — граф кивнул и мальчик-слуга вышел вперед.
На бархатной подушке стояла позолоченная шкатулка, инкрустированная драгоценными камнями. Граф откинул выпуклую крышку, открыв нам содержимое. На алом бархате лежало кольцо с крупным зеленым камнем, перехваченным у основания перекрещенными золотыми ободками.
— Что это? — спросила я, разглядывая украшение.
— Подарок, — просто ответил граф и протянул ладонь. Я посмотрела на графиню, но она почему-то опустила глаза и вздохнула. — Элиза, я жду!
Я сглотнула и протянула отцу левую руку. Он взял кольцо и я кожей ощутила исходившее от камня тепло. Попыталась отдернуть руку, но граф держал крепко.
Средний палец свободно прошел в золотой обод и я коротко вскрикнула, когда кольцо сжалось, плотно обхватив фалангу. Кожу обдало жаром и я отдернула руку.
Отец кивнул и мальчик со шкатулкой поклонился и отошел.
— Поздравляю, дорогая, — прошептала Аннабель и тон ее голоса мне не понравился.
— С чем? — я неосознанно вцепилась пальцами свободной руки в перстень и попыталась его прокрутить, но кольцо словно приросло к коже.
— С помолвкой, разумеется, — теперь голос отца звучал довольно, от былого гнева не осталось и следа. — Ведь ты приняла предложение графа Роберта Стендброка.
ГЛАВА 11
Итак, произошло то, чего я совсем не ожидала — Аннабель оказалось предательницей, и после знаменательного во всех смыслах ужина я перестала с ней разговаривать.
Ни о какой помощи в подготовке бала и речи быть не могло!
Перстень, который отец так ловко мне всучил, я возненавидела всей душой. Потому что не могла снять — он словно стал частью меня — опухолью в стиле лакшери, мешающей жить.
