Почти первой неприятностью, которая отложилась у меня в памяти, была необходимость учить алфавит и одолевать двусложные слова. Уверена, что я твердила «не могу» чаще, чем повторяла буквы. И всякий раз в ответ на мое «не могу» мне рассказывали такую историю:
«Была одна девочка, которая не могла ни видеть, ни слышать, ни говорить. Несколько лет ее жизнь была беспросветной, а потом ее разыскал один мудрый человек: он очень хотел найти способ научить ее все понимать, чтобы она узнала все о мире, книгах и людях. Эта послушная девочка никогда не говорила „не могу“, а была очень терпеливой и прилежной, и не только научилась читать и разговаривать при помощи жестов, но и шить, и вязать, и делать множество полезных вещей. Эта девочка не могла видеть буквы, не могла услышать или произнести ни звука, но она никогда не говорила „не могу“».
Не уверена, что эта история возымела желаемое действие, потому что, слушая ее, я всякий раз утверждалась в мысли, что мне тем паче следует наслаждаться теми преимуществами зрения, речи и слуха, которых она была лишена, предоставив ей учебу и труд, составлявшие ее единственные удовольствия.
Долгое время после этого я ничего не слышала о предмете своей неприязни, но запомнила эту девочку – как я запомнила старушку, жившую «в дырявом башмаке»
[35], или медведиц, растерзавших детей за то, что они дразнили старика «плешивым»
[36]. Никогда не забуду своего изумления, когда, просматривая том Диккенса, я впервые поняла, что мой жупел – не чудище, порожденное излишне богатым воображением, чтобы стыдить маленьких девочек и заставлять их делать то, к чему у них душа не лежит. Оттуда я узнала, что она – живой человек и действительно достигла всех тех замечательных успехов, которые ей приписывались. Моя неприязнь к слепоглухонемой девочке сменилась восхищением, я преисполнилась благоговения. Ее история зачаровала меня сильнее, чем сказки «Тысячи и одной ночи». С тех пор и до сегодняшнего дня я с жадностью читала всякое упоминание о ней, а сегодня я видела ее своими глазами.
Полагаю, Чарльз Диккенс немало поспособствовал славе обездоленного создания, пространно описав эту девочку, ее замечательные достоинства и достижения в своих «Американских заметках» (исключительно правдивых, хотя их так часто бранят). Говорят, сорок лет назад ее имя было притчей во языцех, а публика с жадным интересом следила за ее обучением. История ее жизни никогда не наскучит, сколько бы раз ее ни повторяли.
История Лоры Бриджмен
Дэниел Бриджмен и его жена Хармони держали ферму в Хановере, штат Нью-Гэмпшир. Там они вели обычную сельскую жизнь – тихую, скромную и богобоязненную. 21 декабря 1829 года у них родилась крошечная слабенькая девочка, страдавшая от жестоких судорог, которой суждено было обессмертить их имя. При крещении она получила имя Лора Дьюи Бриджмен. Восемнадцати месяцев от роду ее здоровье поправилось, а к тому времени, как ей исполнилось два года, она – будто в награду за свои страдания – была уже гораздо умнее и активнее, чем бывают обыкновенно дети в этом возрасте. Она могла уже пролепетать несколько слов и знала несколько букв. Спустя месяц после того, как девочке сравнялось два года (к этому времени она уже полгода была здорова), семья заболела скарлатиной: заразились все дети – Лора и две ее старшие сестры.
Сестры умерли, однако Лора цеплялась за жизнь, как будто восемнадцать месяцев болезни укрепили ее и придали ей выносливость. Никто не верил, что она выживет, семь недель она была не способна проглотить твердую пищу – и все же она выжила. Ее глаза и уши воспалились и сочились гноем, она ослепла и оглохла, но была жива. Восприятие вкуса и обоняние у нее тоже пропали, но живой мозг, хотя и заключенный в почти мертвой оболочке, отказывался умирать. Пять месяцев ее держали в затемненной комнате. Только через год она смогла снова ходить самостоятельно. Прошло два года, прежде чем она достаточно окрепла, чтобы просидеть целый день.
Осталось лишь одно чувство
В возрасте пяти лет Лора фактически родилась заново. Четыре с половиной года невыразимых страданий совершенно изгладили из ее памяти шесть месяцев здоровья и все, чему она выучилась в это краткое время. Рассудок ее не пострадал, однако не было способа с ней общаться. Она была слепа, она не услышала бы даже пушечной пальбы под самым ухом, и по причине глухоты она была нема. У нее осталось одно чувство – осязание. Она на ощупь следила за каждым движением своей матери – так она научилась шить, вязать и плести кружева.
Она научилась распознавать определенные знаки. Если ее подталкивали – это значило, что нужно отойти, если тянули – подойти, поглаживание по голове означало похвалу, по спине – неодобрение. Нельзя описать ее лучше, чем это сделал Чарльз Диккенс в своих «Американских заметках»:
«Она сидела передо мной, точно замурованная в мраморном склепе, куда не проникало ни малейшего звука или луча света, и только ее бедная белая ручка, просунувшись сквозь щель в стене, тянулась к добрым людям за помощью, – чтобы не дали они уснуть ее бессмертной душе»
[37].
Ее спасение
Так она жила до восьми лет, когда о ней услышал доктор Сэмюэл Гридли Хауи, директор Института Перкинса и Массачусетской школы для слепых в Южном Бостоне. В компании мистера Лонгфелло и нескольких других джентльменов он предпринял путешествие в Уайт-Маунтинс. Главной целью его поездки был Нью-Гэмпшир, где он собирался посетить родителей Лоры Бриджмен и убедить их вверить ребенка его попечению. Преуспев в этом намерении, он забрал девочку в институт 12 октября 1837 года.
Первые уроки, данные ребенку, представляют большой интерес. Выпуклыми буквами, какие используются для слепых, доктор Хауи напечатал ярлычки с названиями предметов повседневного обихода – нож, ложка, вилка, стул, стол. Такие же ярлычки были наклеены и на сами предметы. Сперва он давал Лоре слово «нож» и позволял ощупать его так же, как слепые, читая, щупают буквы. Потом дал ей нож и позволил ощупать слово, наклеенное на нем. Так он поступил и со всеми прочими предметами, пока не решил, что она поняла разницу между словами. Затем, сняв ярлычки со всех предметов, он давал ей ярлычок и побуждал поместить его на соответствующий предмет или же, дав ей предмет, просил положить его на стол. Потом давал ей слово «стол». Он дал ей освоиться, пока она не поняла, что нужно положить его на стол. Таким образом он научил ее, что у предметов есть названия, и показал, как их применять.
Затем этот сведущий в своем деле доктор отпечатал отдельные буквы и научил ее складывать из них уже усвоенные слова. Она научилась этому быстро и прилежно, и это стало большим шагом в ее развитии. И однако, по словам доктора Хауи, в то время Лора училась еще механически, как собака обучается фокусам у своего хозяина. Она повторяла за учителем, но не понимала. Затем ее стали обучать жестовому алфавиту, который принято называть азбукой глухонемых. Учительница тем или иным положением пальцев одной руки складывала буквы, уже знакомые Лоре по ее выпуклому шрифту. Легко прикасаясь своей рукой к руке учительницы, Лора следила за ее жестами и таким образом научилась использовать их сама. Когда она справлялась, ее гладили по голове, когда ошибалась – ударяли по руке.
