Мисс Кент уже почти задремала в большом кресле, когда мистер Бруг наконец возвратился: он открыл дверь и пригласил детективов войти.
С виду они были огромными и грубыми – неудивительно, что даже мисс Питерс стала умолять мисс Кент вернуть деньги, чтобы избежать полицейского участка. Они сняли с кровати всю постель и перевернули матрас, отодвинули от стены платяной шкаф и внимательно его изучили. Затем осмотрели умывальник, письменный стол, ковер, печку и дымоход, но ни денег, ни их обрывков там не оказалось.
– Вы попусту тратите время и силы, – сказала мисс Кент со смехом. – Я не брала денег и не прятала их в этой комнате.
Тщательно обыскав номер, детективы забрали мисс Кент в полицейский участок на Тридцатой улице – а с ней и мисс Питерс, которая должна была рассказать свою историю.
В полицейском участке
В полицейском участке Девятнадцатого округа царила полусонная атмосфера, обычная для общественных мест ранним утром. Седовласый сержант опустил руку на стол, на его полном красном лице бродило мечтательное выражение. Два припозднившихся репортера, прислонившихся к стойке, окружавшей стол сержанта, не проявили почти никакого интереса к этому делу. Огонь в печке посреди комнаты, казалось, устал от жизни, а газовый свет время от времени слабо вспыхивал, как будто пытаясь стряхнуть дремоту.
Даже стрелки больших старых часов над дверью, показывавшие два часа пополуночи, двигались так, будто утомились от долгой службы. От всей обстановки так и веяло усталостью.
Дверь распахнулась, из темноты появились четверо человек и выстроились в ряд перед стойкой для подачи заявлений: две женщины и двое мужчин. Сержант поднял седую голову, и глаза его явно засияли от удовольствия. Репортеры выпрямились и заулыбались, спеша занять места, откуда им было бы лучше видно и слышно. Несколько потухших угольков затрещали за каминной решеткой, и огонь вспыхнул ярче. Даже часы, казалось, затикали более жизнерадостно.
Обвиненной в крупной краже мисс Кент была я – Нелли Блай.
Мисс Питерс, моя обвинительница, стояла подле детектива по правую руку от меня; по левую стоял второй детектив. Мисс Питерс – вовсе не та неискушенная старая дева, которой она притворялась, а блестящий и широко известный газетный репортер. Я разработала план собственного ареста по причинам, изложенным в первых строках этой статьи, и теперь благодаря умелому содействию «мисс Питерс» приблизилась к достижению своей цели.
– Сержант, – сказал детектив слева от меня, бросая мой саквояж на стол перед полицейским, – меня вызвали в Гидни-хаус, чтобы арестовать эту девушку. Ее обвиняют в краже двух пятидесятидолларовых купюр у этой женщины. – Повторив историю «мисс Питерс» о нашем знакомстве, он добавил: – Мы обыскали весь номер, но ничего не нашли.
Сбор сведений
– Ваше имя? – спросил сержант неприветливо.
– Я обязана его назвать? – спросила я еле слышно.
Он ответил:
– Если мне придется дать вам имя, вам же хуже придется.
– Что мне делать? – спросила я детектива. – Я не хочу называть свое имя.
– Назовите какое угодно – хоть Джейн Смит, – шепнул он.
– Ну что, мне назвать вас Джейн Доу?
[39] – спросил сержант.
– Джейн Смит, – ответила я.
– Откуда вы, Джейн? – спросил он.
– Откуда? – спросила я, повернувшись к детективу с показной беспомощностью. Всегда несоизмеримо проще предоставить кому-нибудь другому изворачиваться за тебя, и многие люди охотно этим пользуются.
– Гидни-хаус, – шепнул детектив.
– Гидни-хаус, – ответила я сержанту, и репортеры записали это в свои блокноты.
– Сколько вам лет, Джейн? – спросил сержант, на мгновение поднимая глаза от журнала, в который он заносил все эти сведения.
– Двадцать
[40].
– Замужем или девица?
– Девица.
После этого я хранила молчание, пока остальные помогали «мисс Питерс» изложить историю ее бедствий. Ей, кроме того, предложили стул, меня же оставили стоять. «Мисс Питерс» повторила свой рассказ со множеством прикрас, каждым словом рисуя меня все более мрачными красками, пока я сама почти не поверила, что украла ее деньги.
Меня обыскивает постоялица полицейского участка
Ввели какого-то бедолагу, попавшего в беду, и поставили у стойки рядом со мной. Ему дали возможность изложить свою историю, но я не вижу в этом смысла. Полицейскому всегда верят больше, и обвиняемый может говорить что угодно – ему никак не миновать ночи в камере.
– Идите за мной, Дженни, – сказал детектив по левую руку от меня, и я последовала за ним через калитку в маленькую комнату.
Там находилась растрепанная, бедно одетая женщина. Она отнюдь не сияла чистотой, а лицо ее несло на себе следы изнурительной жизни. Я почувствовала жалость к ней.
– Эта женщина здесь постоялица, Дженни, она вас обыщет, – сообщил мне детектив.
Я намеревалась от нее откупиться – то есть в том случае, если бы на ее месте оказалась надзирательница, но мне не хватило духу искушать бедное создание, вынужденное просить здесь приюта. Я не хотела стать еще одной причиной ее несчастья и потому смиренно подчинилась обыску.
– Вам придется раздеться, Дженни, – сказал детектив, чье имя, как я узнала, было Хейс, после чего он вышел, оставив меня наедине с женщиной в этом чулане.
Я начала раздеваться, и мне показалось, что я заметила чей-то глаз, подглядывающий через щель: я в ужасе отпрянула как можно дальше. Мне удалось встать так, чтобы женщина, которой предстояло меня обыскать, оказалась между мной и щелью; я гадала, что за человек этот сержант, если он допускает такие вещи. Я отдала женщине все деньги, которые были при мне, а она передала их детективам. Она была во всех отношениях нечуткой, поручать ей обыскивать женщин было не лучше, чем поручать ястребу нянчить больного ягненка. Ее ни в коей мере не заботило, кто мог меня видеть одетой или раздетой. Разумеется, пятидесятидолларовые купюры при мне обнаружены не были; затем меня через участок отвели в маленькое приземистое здание.
Заперта в камере
Меня принял маленький старичок с добрыми глазами: при виде его седоватых усов, чашки чаю и великолепной черной трубки, испускавшей густые клубы дыма, я вздохнула с облегчением. Я оказалась заперта в помещении, где находились камеры, а детективы остались снаружи за запертой дверью.
Сколько я могла видеть в тусклом свете, камеры, расположенные в один ярус, доходили до самой крыши низкого здания. Каждую камеру закрывала огромная железная дверь. Единственное, что я могла расслышать, следуя за моим тюремщиком по каменным коридорам, был храп. Храп в самом деле был настолько оглушительным, что когда он сказал: «Какую камеру хотите – рядом с печкой или подальше?» – мне пришлось кричать в ответ: «Что вы сказали?»
