Но человек ко всему привыкает, даже к пушечной пальбе. Постепенно храп стал напоминать мне шум бурного моря, сокрушающего все на своем пути, и я обнаружила, что уже могу разговаривать.
– Не помещайте меня слишком близко к печке, здесь очень тепло! – крикнула я под хоровой храп.
Мы миновали камеру, в которой стоял молодой человек и смотрел сквозь решетку, и другую, где женщина прислонила к решетке бледное лицо, и наконец оказались среди полудюжины приотворенных дверей.
Я спросила:
– Можно ли здесь ночью попить воды?
– Да, я дам вам жестяную кружку, вы можете держать ее в камере, – ответил он.
Я зашла в свою камеру. Обстановку нельзя было назвать роскошной: иные назвали бы ее попросту убогой. Голый цементный пол, кирпичные стены, до половины выкрашенные коричневой краской, а выше побеленные, медный водопроводный кран. Кровать – воплощение простоты: она представляла собой доску, надежно прикрепленную к стене на высоте двух футов над полом. Нечего и говорить, что на ней не было ни покрывала, ни подушки, ни одной из тех мелочей, без которых мы, как нам кажется, не можем обходиться дома: это была доска, и ничего кроме доски. Мой тюремщик запер решетчатую дверь. Я не особенно хотела спать и была в настроении поболтать. Выглядывая через решетку, я видела клубы табачного дыма, а между ними, проблесками, доброе лицо старика-надзирателя.
Болтовня с тюремным надзирателем
– Ну и как же вас называют? – спросила я, чтобы завязать знакомство.
– Надзирателем, – ответил он, украдкой взглянув на меня.
– Скажите, если эта печка обрушится, как мы сможем спастись? – спросила я.
– Не имею ни малейшего представления, – сказал он с улыбкой.
Я не отступала:
– Нам всем придется зажариться в своих камерах?
Он рассмеялся:
– Да, думаю, тут бы вам и конец пришел, но не стоит бояться, здесь не может возникнуть пожар.
Было довольно неприятно остаться в одиночестве, не имея иной пищи для размышлений, кроме многочисленных разновидностей храпа. Меня стало одолевать страстное желание, чтобы кто-нибудь проснулся и пошевелился. Я почувствовала себя обманутой, не найдя здесь компании, на которую рассчитывала: воплей, рыданий и песен заключенных всех мастей. И как будто в ответ на мое желание кто-то загрохотал в дверь, а вслед за грохотом голос – женский голос – закричал:
– Эй, капитан, капитан! Подите сюда, что вам стоит? – и снова грохот, грохот, грохот в дверь.
– Ну уж нет. Чего вы хотите? – спросил мой тюремщик.
– Эй, отоприте дверь, что вам стоит?
– А зачем мне отпирать дверь, что вам нужно? – отозвался он весело.
– Просто хочу, чтоб была отперта, вот и все. Отоприте, что вам стоит? Пожалуйста, капитан!
– Я вас боюсь! Вы меня, поди, укусите, если я отопру, – услышав этот ответ, она рассмеялась от души.
– Не укушу я вас. Отоприте дверь, ну отоприте дверь!
– Не могу, боюсь, укусите, – отвечал он все так же весело, бедная женщина снова рассмеялась и довольная отправилась спать.
Сцены в камере
Я услышала, как он отпирает решетку другой камеры и говорит: «Ну-ну, не скрючивайтесь так. Вот так-то лучше будет», – и решетка снова была заперта.
– Что-то случилось? – спросила я, пока он шел по коридору. Я все еще глядела через решетку.
– Нет. Там просто одна женщина – я боюсь, что она задохнется, – сказал он, приближая лицо к прутьям.
– За что она здесь?
– Пьяна, – отвечал он кратко. – И я только что нашел у нее это и боюсь, что она задохнется, – он показал сквозь прутья все еще тлевшую сигарету.
– А из-за чего женщины оказываются здесь чаще всего?
– Пьянство. У нас пять пьяных приходится на любую другую жалобу, – ответил он грустно. – Сейчас у нас тут четверо.
– Надзиратель, который час? – спросил кто-то.
– Эй, офицер, – закричал другой, – выпусти меня отсюда, не могу оставаться в этой клетке.
Порой внезапно наступала тишина, так сильно тяготившая меня. Я почувствовала слабость от долгого стояния и решила лечь и постараться отдохнуть. Я сложила свой жакет как подушку, завернулась в свой шелковый шарф и попыталась заснуть. Но стоило мне соскользнуть в приятную дремоту, как надзиратель вернулся.
– Держите, – сказал он, отодвигая засов на моей двери, – я нашел тут одеяло, оно может вам пригодиться.
– Вы очень добры, – сказала я серьезно, – поверьте, я вам очень благодарна. – А затем, переменив тему: – Скажите, женщины, которых сюда приводят, доставляют вам много хлопот?
– Я должен за ними присматривать, потому что они больны и способны на все, особенно когда хмель выветривается. На этом самом месте – нет, в соседней камере – лучшая в мире девушка умерла у меня на руках. О, она была красавица и такая хорошая девушка, какую только можно себе представить. Я поговорил с ней у двери, оставил ее. Десять минут спустя, когда я делал обход, она лежала мертвая.
Надзиратель предается воспоминаниям
– Она покончила с собой? – спросила я быстро.
– Нет, сердечный приступ, – сказал он тихо. – Она отошла за минуту, а какая хорошая девушка была. Другая девушка повесилась в этой самой камере, где вы находитесь. Да, я оставил ее всего на несколько минут, а когда вернулся, она висела на двери камеры. Я ее срезал и был уверен, что она мертва, но ее привели в чувство. – Я испустила вздох облегчения и отказалась от решения требовать о переводе в другую камеру. – Я внимательно смотрю за ними всю ночь и всегда весело с ними разговариваю, чтобы их подбодрить, но иногда они теряют последнюю надежду.
– Что вы делаете с их телами?
– Бросаю их в ящик и вывожу, – ответил он довольно бодро. – У нас тут и младенцы рождались, и мы всегда первым делом отправляем женщину в больницу. Но мне нужно продолжать обход. Постарайтесь немного отдохнуть, а если вы готовы заплатить за чашку кофе, я пошлю за ней для вас поутру.
– Спасибо, спокойной ночи, – сказала я, и он тихо отозвался, удаляясь по коридору:
– Спокойной ночи.
Я свернула одеяло в виде подушки, это оказалось очень просто. Не знаю, как и когда я забылась сном и как долго спала, когда меня разбудил крик какого-то мужчины.
– Скажите! Скажите! СКАЖИТЕ! – кричал он. – За что меня здесь заперли? У меня нет ни гроша. Я не знаю, за что вы запираете парня, у которого нет ни гроша. Скажите! Скажите! СКАЖИТЕ! Я хочу выйти. Отоприте дверь!
«Заткнись!», «Да ведь ты еще пьян!», «Нишкни!», «Закрой варежку!», «Да он полоумный!» – вот лишь некоторые из замечаний, которые выкрикивали ему пробудившиеся заключенные, а один запел: «Где ты блуждаешь в ночи, мой сынок?»
С этого момента в полицейском участке не было ни минуты тишины. Еще не рассвело, но я не имела ни малейшего представления, который час. Было очень забавно слушать реплики людей, мертвецки пьяными доставленных сюда накануне вечером. Один мужчина кричал: «Мэри, эй, Мэри, отопри дверь! Ты зачем ее заперла? Завтрак готов?» – это вызвало всплеск оживления и обсуждений среди его более трезвых товарищей. Я почувствовала некоторое облегчение оттого, что Мэри при этом не было, бегло вообразив в красках, как это животное ведет себя дома.
