Радость прибытия
Возбужденный выкрик «Halt!» – вспышки электрических фонариков – и наш жандарм в волнении выбежал на дорогу, чтобы сообщить, что мы отыскались. Мы потеряли остальной обоз, с которым ехал и жандарм, когда одна из упряжек пришла в негодность. Теперь нашу группку составляли всего две повозки; еще одну пришлось бросить по дороге, а обоз из прочих пяти продолжил путь без нас.
В темноте мне представили двоих мужчин, они оказались офицерами. Освещая путь электрическим карманным фонариком, они проводили меня по слякотной улице и стали с яростными криками стучать в высокие железные ворота. Наконец появилась, ворча, толстая бесформенная женщина с маленькой шалью на голове.
Не переставая громко протестовать по дороге, она повела нас через мощеный проулок в широкий огороженный двор.
Еще одна дверь. При свете электрической лампочки я увидела две пустые односпальные кровати. Под этим я подразумеваю два каркаса, на которых ничего не было – только голые деревянные рейки.
Офицеры говорили так громко и настойчиво, что женщина наконец вышла и вернулась, неся маленькую масляную лампу с отражателем.
Тот же способ убеждения – и она снова отбыла, чтобы вернуться с мешком соломы, который помогала ей тащить другая, маленькая и хрупкая женщина.
Затем, сообщив, что позовут меня в 6 утра и пришлют за моим багажом в 6:30, офицеры пожелали мне доброй ночи и удалились, оставив меня в обществе двух женщин.
Я старалась быть любезной. Я открыла коробку конфет и угостила их. Они не решались есть, хотя и приняли угощение.
Наконец они обе вышли, дав понять, что вернутся. Я начала распаковывать еду.
Я открыла коробку сардин, достала поджаренный хлеб, крекеры, сыр, сухофрукты и солдатские сухари (я не вожу с собой мясные консервы и колбасу, потому что не могу это есть).
Затем одна из женщин выбежала вон и привела маленькую робкую девочку лет четырех или пяти. Она холодными губами поцеловала мою руку. Я дала ей конфету и бисквиты. Она снова поцеловала мне руку, поблагодарив на своем языке, но ни разу не улыбнулась.
В конце концов моя хозяйка отослала другую женщину и ребенка восвояси и уселась смотреть, как я ем.
Она заговорила. Война была ужасна. Она не знала, какая участь постигла ее мужа. Он был арестован как spion
[74]. С тех пор она ничего о нем не слышала.
Все ее имущество было отнято. Офицеры забрали ее постели, полотенца, скатерти, еду. Никто ни за что не заплатил. Она лишилась всего, что имела. У нее не было чая, ей было нечего есть, не на чем спать и нечем топить. Прежде у нее была целая поленница дров – даже их отняли.
Держать пистолет наготове
Я сполоснула свой котелок из-под чая, аккуратно все прибрала, разделась, повесив одежду на стул, где я могла легко до нее дотянуться, завернулась в одеяло доктора Макдональда и забралась в меховой спальный мешок. Как я обнаружила, запереть дверь было невозможно: ключ поворачивался с наружной стороны двери, но не изнутри.
Задача каким-то образом запереться снаружи, находясь при этом внутри, оказалась слишком сложной для моего усталого мозга.
Поэтому я приставила к двери стул и положила револьвер на пол рядом с кроватью. Я в самом деле рассматривала возможность улечься в спальный мешок вместе с ним, чтобы быстрее достать в случае нужды. Я подумала, что могу выстрелить случайно. Ввиду подобной перспективы я решила, что уж лучше потратить время и протянуть за ним руку.
Нелли Блай описывает ужасы войны
Нелли Блай пересказывает ужасные сцены, которым стала свидетельницей в госпитале Красного Креста
От этого зрелища сжимается сердце.
Раненые, обмороженные, изнуренные голодом – тысячи умирают здесь в чудовищных муках, пока тысячи других гонят навстречу той же участи.
Wood County Reporter, 4 февраля 1915 года
Будапешт. В госпитале говорят на десятке языков: здесь нанимают немецких, австрийских, галицийских, венгерских и сербских сестер милосердия, чтобы каждый пациент мог поговорить с кем-нибудь на родном языке.
Есть тут и несколько молелен – католическая, протестантская и иудейская. Рядом с каждой палатой находится маленькая звуконепроницаемая комната – их называют «камерами смертников».
Пациентов, находящихся при смерти, уносят в эти комнатки, чтобы пощадить чувства их товарищей и соратников. Есть при каждой палате и курительная комната, отделенная от нее стеклянной перегородкой.
Этот госпиталь вмещает 2000 раненых. Кухня в нем грандиозна – чтобы описать ее, понадобилась бы отдельная статья. Мне с гордостью показали большой американский холодильник. У докторов и сестер милосердия есть собственные отделения, где они спят, едят и отдыхают. В широком коридоре, ярко выкрашенном в цвета национального флага, развлекают выздоравливающих: для них устраивают самые разные представления и концерты.
Мы спустились вниз, чтобы взглянуть на солдат, только что доставленных с поезда. Мы разговаривали с ними, пока их группами по 20 человек препровождали в ванну.
Невозможно в полной мере воздать должное административным способностям людей, которые спланировали и организовали два этих госпиталя во всем их изумительном совершенстве. Здесь не упущено ни одно средство, чтобы помочь и содействовать природе в спасении и исцелении того, что люди истязают и истребляют с такой бесчеловечностью.
Мы едва успели добраться до «Астории», когда зазвонил телефон: это был доктор Макдональд.
Вызов в госпиталь
– Берите такси и приезжайте, мисс Блай, – сказал он. – К нам только что поступил самый тяжелый случай, какой мне приходилось видеть за всю мою жизнь. Думаю, он вас заинтересует.
Я поспешила в госпиталь Американского Красного Креста. Он расположен на проспекте Мексики в обширном здании, в котором прежде находился приют для слепых. Войдя, я устремилась вверх по лестнице, над которой колышется флаг на пятидесятифутовом
[75] флагштоке.
Доктор Макдональд, серьезный и печальный, встретил меня на верхней площадке.
– Пойдемте в операционную, – сказал он, взяв меня за руку, – я никогда не видел ничего ужаснее.
Мистер Шрайнер
[76], которому хватило зрелища страданий для одного дня, попытался отговорить меня, но потерпел неудачу и пошел с нами, поддерживая меня своим молчаливым присутствием.
В операционной царил хаос. На полу была кровь. Переполненные ведра и кипы окровавленных бинтов. Я старалась не смотреть и начала жалеть, что зашла.
