– Обрисуй ей жизнь в России, красочно и позитивно, тем более что мы победили эту гадскую вонючую Европу.
– Не доставай, а?
– Всё! – Александр поднял ладони. – Могила! Но я бы уговорил. Идём завтракать?
– Не хочу.
– Перестань мучить сердце, гипертонию заработаешь. Нам надо подкрепиться перед отправлением, кто знает, когда ещё вкусно поедим.
– Хорошо, – согласился Максим.
В девять им дали колесницу, и отряд Гонты в составе хоругви Отваги (погибли одиннадцать бойцов его сотни) отправился в неблизкий путь на юг Роси, к Хлумани.
Двигались на удивление быстро, по очень хорошей дороге, называемой северной хордой. Голубоватое покрытие дороги, которое Сан Саныч принял поначалу за местный асфальт, оказалось невысокой ровной травой, которая выдерживала и копыта клюваров, и колёса любого рода экипажей. Поэтому от Микоростеня до заставы домчались всего за три с половиной часа.
Здесь Максиму доложили о неприятности: Рыжий чуть не погиб после попытки предательского побега снабженца гарнизона Высича, но к моменту возвращения хозяина выздоровел, шрамы на его теле затянулись, в них уже проглядывала золотистая шёрстка. Когда в светлице воеводы появился Максим, кот бросился к нему на грудь с таким урчанием, так долго не слезал с рук, что наблюдавшая за сценой сестра Любавы Верика прослезилась, а Юрий Фёдорович, присутствовавших при этой сцене, покачал головой.
– Какая любовь!
– Обоюдная, – признался едва сам не прослезившийся Максим, пряча лицо в загривке зверя.
Начали собираться к переходу Грани.
Любава куда-то подевалась, и россиян повели к ведьминой поляне несколько дружинников Отваги, он сам, Гонта и Малята.
Мать Зоана благословила гостей и осталась в Хлумани, пожелав всем удачи.
Добрались до поляны.
Максим оглянулся, всё ещё надеясь увидеть любимую. В душе царило уныние, она корчилась и плакала, и хотелось умереть красиво, так, чтобы это запомнилось всем. Впрочем, мысль мелькнула и пугливо растаяла, потому что никакой красоты в смерти не было.
– Кончай переживать, – буркнул переживавший за него Сан Саныч. – На нас смотрят. Она правильно сделала, что не пришла.
Максим сунул ему корзину с котом.
– Иди, догоню.
Ватага спутников Юрия Фёдоровича остановилась у камня, дожидаясь друзей.
– Будь здоров! – сказал Гонта, по-медвежьи облапив Максима. – Вовек не забуду! Даст Свет, ещё увидимся.
Глаза застилала серая пелена, и чтобы не показать слабость, Максим отвернулся и, спотыкаясь, ничего не видя под ногами, побрёл к Чёрному камню. И остановился, не услышав, а ощутив появление Любавы. Резко оглянулся, не веря чувствам.
Из-за кустов вышла девушка, одетая в немыслимой красоты платье-костюм, узорчатое, с красно-золотой каймой орнамента, воздушное, притягивающее взор, словно оно было прозрачное, несмотря на видимую плотность ткани. На голове Любавы красовалась корона из полевых цветов, а в руке она несла корзинку с малиной.
Несколько мгновений оба в полной тишине смотрели друг на друга. Потом Любава проговорила чистым, звонким и весёлым голосом:
– Не примешь подарок, суженый?
Что-то оборвалось в душе Максима.
– Приму, – с трудом выговорил он, ощущая сердце пробитым навылет, повернулся к ожидавшим его мужчинам, посмотрел на Сан Саныча. – Уходите, Саня, я остаюсь! Только не проболтайтесь дома, где были. Не то сюда вся наша дикая олигархическая свора ринется.
– Будь спокоен, – сказал Александр. – Ещё свидимся?
– Уверен!
Забрав у потерявшего дар речи военкома корзинку, в которой смирно сидел Рыжий, и не заметив в глазах друга ни капли непонимания, только печаль и поощрение, кивнул: Сан Саныч знал, что произойдёт, ещё до того, как друг понял себя сам.
С лёгкой душой Максим повернулся к Любаве, и она первой побежала навстречу…
