Парлӱксӧэль улыбнулся.
– Ты заслужишь благосклонность Аккӱтликса, если позаботишься, чтобы священный предмет не попал в собственность неверующих. Не оставляй все воле случая, Камёлёмӧэрнӱ. Если все произойдет точно так, как я говорю, я лично отменю решение собора, согласно которому тебя изгнали с Ӧссе. Ты вновь вернешься домой.
Камёлё сглотнула. Вот это смелость! Парлӱксӧэль страшно рискует. Его ненависть к Аӧрлёмёгерлю и, скорее всего, ко всему гиддӧрскому подразделению, должно быть, выходит за все рамки.
Ему явно было очень важно, чтобы Камёлё поняла его правильно, поэтому говорил он очень открыто. И она все уразумела без труда. Во-первых, она не увидит, что фомальхиванин есть в списке гостей, потому что его там, конечно же, не будет, – она сама должна организовать приглашение. Далее, человек, которого принесут в жертву, вполне возможно, действительно владеет этим предметом, но, вероятно, даже не подозревает, что должен его кому-то передать: его нужно вынудить, чтобы затем застать на месте преступления. Передача должна быть добровольной и убедительной, лучше всего в форме продажи, чтобы земная полиция не заметила ничего незаконного. Преступлением это можно считать исключительно согласно ӧссенскому церковному праву. Дело такого значения будет гарантированно расследовать некто высокопоставленный и по всем критериям беспристрастный – то есть не кто иной, как сама Маёвёнё, земная верховная жрица. И опять именно Камёлё должна позаботиться, чтобы обвиняемый свидетельствовал так, как задумал Парлӱксӧэль. Маёвёнё не глеевари. Конечно, у нее есть личные глееварины, которые ей служат, но их так мало, что они не смогут надлежащим образом контролировать каждый случай и быть везде и сразу – особенно когда дело, очевидно, не будет касаться людей, связанных с психотроникой. Если только сама верховная жрица не начнет что-то подозревать и не даст глееваринам четкий приказ провести расследование – незаметного влияния на мысли никто не обнаружит.
Ладони у Камёлё вспотели, когда она представила, что бы только она за это не получила. Славу и благодарность Церкви за то, что предотвратила преступление. Отмену изгнания. Возвращение домой. И это – не говоря о длинной полоске элегантных платиновых колечек, которыми она снова сможет скрыть шрамы на носу. Правда, появятся новые шрамы, пусть и совсем другие, и их уже не скроет ничто.
– Я вижу, что ты поняла меня, Камёлёмӧэрнӱ,– сказал верховный жрец. – Я дам тебе некоторое время на раздумья. Не пытайся выйти со мной на связь. Я сам позвоню тебе.
Это было ясное указание, что разговор окончен. Камёлё попрощалась согласно традиции, как от нее и ожидалось. Затем снова прикрепила нетлог на ремень и долго сидела в пустом парке, дрожа от предвесенней прохлады и неопределенной надежды.
«Все проблемы закончатся, если я это сделаю. Рё Аккӱтликс!»
Эта мысль была ужасно навязчивой: она снова на Ӧссе, насмешливо отвечающая на трёигрӱ своих давних врагов, увенчанная лаврами, неприкасаемая. Но тут же всплывали и воспоминания – о других обещаниях, других планах, другом верховном жреце, который точно так же пытался ее уговорить и воспользоваться ею.
Да, будущее точно будет светлым и блестящим… если хоть один из них когда-нибудь сдержит свое слово.
* * *
Тайна раскрыта.
Камёлё в саду дома своей матери.
Она опирается на один из камней белого известняка у входа. На земле искрится известняковая крошка, сквозь которую то тут, то там пробивается заботливо посаженный пучок серебристой травы. По всему периметру сада возвышаются пепельно-белые вековые плодовые тела декоративных грибов. Их причудливо переплетенные ножки мощны и крепки, словно корни деревьев. За спиной Камёлё находится полка, на которой стоят мамины цветочные горшки: ровненько, один за другим, все покрашены серебрянкой, ведь цвет металла – это почтение Аккӱтликсу, а мать – глубоко верующая.
«Мне придется пойти, ведь теперь они знают, что я сделала с Парлӱксӧэлем, – думает Камёлё. – Теперь не спрятаться. Теперь они не забудут. Надо сегодня, но… но, может, пойду завтра. То есть… тогда… да, завтра пойду».
Цветочные горшки за ее спиной тяжелые, полные глины и белых камешков, а в них растут формованные деревца. Их ветви мать тоже красит в серебряный цвет. Она сочетает их с идеально белой террасой и идеально белым фасадом дома, украшенным серебристыми полосками металла. Все серебристое и белое. Совершенно белое и лицо Камёлё.
«Ну нет, надо идти прямо сегодня, – думает она. – Ведь они ждали меня еще три дня назад. Они разозлятся».
Она проглатывает страх, ерзает на белом сиденье и раскладывает перед собой кучку бумажек. Нужно сделать кое-что из домашних заданий: выучить один псалом к уроку религии и придумать маленькую треугольную композицию к уроку мицелиального творчества.
«Но сначала надо сделать задания, – убеждает себя она. – Перед тем… как идти. Школа важнее. Нет, правда. Я не могу идти прямо сейчас. В следующую декаду будет экзамен по каллиграфии и биотехнологии. Все уже точно давно готовятся.
Но на это мне будет совсем наплевать. В следующей декаде я уже не буду ходить в школу», – вдруг осознаёт она, и ее начинает подташнивать.
Девочка читает первый стих, и вдруг слышит шаги. Вокруг сада – металлический забор с закрытой калиткой. Та резко распахивается. Камёлё поднимает глаза.
Трёигрӱ прижимает ее к месту. Она задыхается, листы выпадают из рук. Чудовищное чувство вины душит ее.
«Рё Аккӱтликс, почему я не пошла вовремя?!. Я ведь хотела. Уже сегодня бы точно пошла!»
Перед ней стоит жрица в парадном светло-фиолетовом плаще. Наконец она выпускает Камёлё из трёигрӱ и складывает руки на груди.
– Ну-ну, юная леди! Мы не могли тебя дождаться.
– Я… мне еще надо было… в школу и…
– Девочка, сопротивление бесполезно. Ты думала, мы тебя не найдем? – усмехается молодая женщина.
Ее смех звучит совсем не искренне. Уши у нее прямо вытягиваются книзу, придавая лицу холодное выражение. Она пугает. Она злая. Полная злобы.
И ненависти?!.
«Если бы я только могла избавиться от этой дурацкой способности! – думает Камёлё. – Куда-нибудь ее спрятать, стереть из головы. И все бы оставили меня в покое. И не пришлось бы никуда идти».
Из дома выбегает мать Камёлё. Едва она видит фиолетовое облачение жрицы, ее уши растягиваются в удивлении. Это выглядит смешно – уши торчат в разные стороны. Камёлё начинает хихикать. Это скорее истерический смех.
Мать подбегает к ней и злобно хватает за ухо.
– Вставай! Ты не сказала мне, что тебя вызывали?!
Она так тормошит Камёлё, что чуть не ломает ей реечную кость уха.
