Небольшое колебание.
– Не делай этого, Камёлё. Твоя жизнь стоит меньше, чем то, на что ты можешь ее обменять. Нам нужно будет, чтобы тебя поймали. Мы должны дать время Лукасу Хильдебрандту.
Камёлё мысленно переворачивает его слова, рассматривает с изнанки, толкует по-своему: «Да, у тебя есть шанс на побег».
Но в то же время она знает, что бежать не попытается. Не при таких обстоятельствах, не сейчас, когда столько поставлено на карту. Чего стоит ее кровь в сравнении с тем, что они могут получить? Ничего.
Вообще ничего.
Это лишь грязная вода.
– Тебе стоит знать одно, Камёлёмӧэрнӱ,– продолжает верховный жрец. – Мы с тобой, скорее всего, больше никогда не встретимся. На случай, если ты останешься в живых и собор позволит тебе отправиться в изгнание – выбери Землю. А то, что я скажу тебе, сохрани в памяти. На Запретной планете Хиваив несколько лет назад потерпело крушение судно землян.
Камёлё слушает, склонив голову. Она не понимает, зачем Аӧрлёмёгерль говорит о каком-то давнем происшествии именно сейчас, когда стоило бы поделиться множеством неотложных вещей. Он не использовал слово «Корабль», предназначенное для Тех, что бдят во Вселенной, а использовал нейтральное название, которое вполне могло означать и неживой механизм без Души. Кому есть дело до этой ракеты? Особенно когда ее судьбу уже не изменить.
– При катастрофе погибли не все. Я знаю об одном земном мальчике, который выжил и которого воспитали на Хиваив, – продолжает верховный жрец. – Я почувствовал его дыхание под Порогом Рекега. Я заглянул в его мысли, пока он пытался отыскать космические следы. Это сильная мысль, глееваринская, одержимая единственной целью. Найти родной мир, из которого пришли его предки.
Камёлё сжимает зубы. Хоть ее мысль тоже глееваринская, о силе говорить не приходится. Снаружи над зданиями начинает светать: ночь сменяется самым печальным утром ее жизни. Так мало времени! Уже скоро. Она прекрасно знает, что ее ждет; и вместо того, чтобы сосредоточиться на намерениях Аӧрлёмёгерля, она способна лишь думать о том, как время утекает сквозь пальцы, как лишает ее свободы решения… как затягивается на шее словно шелковая петля.
– Вы говорили с ним, эминенция досточтимейший? – несмотря на все это, вежливо спрашивает Камёлё.
– Нет. Глееварины с Хиваив, возможно, не почитают Реликвии так, как мы, но клаёвент – и для них запретное место. Мальчика нашел его учитель и увел.
Уши Аӧрлёмёгерля медленно и меланхолично описывают петлю.
– Он послушный мальчик. Искренний, старательный, пластичный; один среди чужаков. Наказание он примет близко к сердцу и перестанет пытаться отыскать родину. Но совсем скоро он станет взрослым. Бросит школу и пойдет туда, куда поведет его стремление. А затем вернется на Землю.
– У вас есть намерения на его счет, эминенция досточтимейший?
Аӧрлёмёгерль колеблется.
– Нет, – наконец говорит он. – Землянин, прошедший подготовку на Хиваив, обладает слишком большой силой, чтобы я мог и хотел связывать с ним какие-либо намерения. Непросто будет сделать и так, чтобы намерений не возникло и у других.
Верховный жрец повышает голос.
– Это задание для тебя. Если он появится на Земле, не спускай с него глаз. Такому глееварину, как он, никто не должен оказывать протекцию.
Стоит расценить это как приказ к убийству? В случае, если фомальхиванин с кем-то объединится? Однако Аӧрлёмёгерль не уточнил, кого нужно устранить: самого мальчика, его возможного нанимателя или искусителя. Камёлё тихо выжидает.
– Мы не знаем, с чем именно столкнулся фомальхиванин, – кроме того, что там он стал глееварином. Мы не знаем сил и возможностей Хиваив. Планеты в Запретных направлениях часто находятся в изоляции сотни лет, а у Хиваив счет идет на тысячи; так что, хоть мы и были долго в безопасности от этой планеты, теперь не знаем, чего от нее ждать. Этот аргумент против понятия Запретных миров я всегда упоминал, но продвинуть идею – работа на несколько человеческих поколений. Так что мы увидим последствия. Столкнемся с тем, что на Хиваив тем временем успело незаметно вырасти.
Старый верховный жрец колеблется.
– В этом конкретном примере я вижу несколько возможностей влияния, – допускает он. – Могут продвинуться интересы Кораблей. Интересы могущественных лиц с Хиваив. Или кого-то еще более древнего.
«Кого это он имеет в виду?» – думает Камёлё. Конечно, кое-что ей в голову приходит, но произнести вслух она не отваживается. Это самая страшная ересь, какая только известна Церкви. «Даже если он имеет в виду Сгенов, разве это важно?» – крутится у нее в голове. После бессонной ночи ее одолевает усталость. «Не хочу иметь с этим ничего общего».
Верховный жрец будто уловил эту ее мысль; но злости он не показывает.
– Возможно, ты думаешь, почему тебя должно подобное интересовать, – с ноткой удовольствия говорит он. – Однако я верю, что, когда наступит время, это будет в твоих интересах, Камёлё. Ты сама поймешь, что не должна спускать с фомальхиванина глаз. Я большего не требую. Лишь чтобы ты выяснила как можно больше.
Камёлё усмехнулась. «Это мы еще обсудим», – крутилось в ее голове. В темноте, одетая, она лежала на постели Джерри, гражданка Земли, взрослая женщина, глеевари – куда более адекватная, уверенная в себе и независимая, чем то дрожащее, едва не сходящее с ума от ужаса создание, которое четыре года назад ждало холодным ӧссенским утром, пока священники решат ее судьбу. «Это будет в моих интересах?! С чего бы вдруг? Из-за того, что так предсказал Аӧрлёмёгерль?!»
Для Аӧрлёмёгерля она не имела значения. Он не заступился за нее.
– Выполни все приготовления, которые необходимы, – лишь сказал он перед тем, как ее оставить. – Попрощайся с родственниками, потому что они этого не переживут. А себе насыпь песок под язык.
Камёлё передернуло. Даже сейчас в ней все замирало от воспоминания о той безнадежности и неописуемом ужасе. После того разговора она вернулась в монастырскую келью и ждала прихода исполнителя. Час за часом. Весь следующий день. В конце концов она уже почти желала, чтобы появились зӱрёгалы и покончили с неопределенностью. Затем случилось то, что случилось, и все стало еще хуже, намного. Да, верховный жрец с самого начала говорил, что не поможет ей, но в глубине души она продолжала надеяться. Надеялась, что все это будет лишь политическим процессом, заключением для вида, театром для распаленной толпы верующих, собравшихся перед посольством землян. Что все заранее оговорено. Что исполнители Саксаёрӱэля позволят ей сбежать.
И что не будут ее пытать на самом деле.
Камёлё сжимала зубы. Она лежала здесь, окруженная земной темнотой; но удушающая волна ӧссенского страха вдруг вернулась и напала на нее драконьим когтем из ниоткуда. Лаёгӱр парализовал ее и заточил в воспоминаниях. Они были даже слишком живыми: Камёлё погрузилась в них слишком глубоко и вдруг вновь оказалась там, затянутая в бесконечный ночной кошмар. Ее собственное сознание, выплывающее из океана боли. Острый свет галогенных прожекторов, направленных ей в глаза, под которыми она чувствует себя весенним листком на горячем песке. Вопросы, вопросы, на которые она не может ответить. Усталость. Недосыпание. Новые вопросы, один за другим. Имя Луса. Снова и снова. Намерения и планы, которых никогда не было и которые в ее голове давно безнадежно перемешались, она путается в них, запинается, теряется, тем временем ложь переплетается, а сеть подозрений сжимает ее – и все это в ее парализованной мысли разрастается в запутанный бесконечный хаос.
