Страх в нем смешивался с горьким удовлетворением. Рё Аккӱтликс, будто настолько отчаянные действия могли отогнать само отчаяние! Пока он неподвижно сидел в кресле и ждал, что произойдет, его вдруг одолело со страшной силой то же чувство, что и вчера в отцовском доме, – внезапная вспышка жажды исчезнуть из мира. Три или даже четыре десятых его «я» без шуток возжелали умереть прямо здесь, сейчас, от рук ӧссеан.
Маёвёнё смотрела на него молча. Ее уши слегка колыхались, словно их развевал ветерок над озером.
– Этого достаточно, абӱ Лӱкеас Лус, – вдруг произнесла она. И отвернулась. – Ты действительно многого о нем не знаешь.
Лукас устало закрыл глаза. Напряжение спало, словно сорвавшаяся с лески рыба, что исчезает в глубинах; после него осталось лишь разочарование. Он снял руки с подлокотников и положил их на колени. Такого поворота он не ожидал, хотя, конечно, должен был; но, раз это произошло, теперь ему было понятно, что главная часть аудиенции позади. В устройстве кресла, на котором он сидит, вероятно, скрывается больше острых предметов, чем в любой игольнице, однако его коже ничего не грозит. Разумеется. Запланируй он это, ни за что бы Маёвёнё не убедил.
– Полагаю, фазу угроз ты прошел с зӱрёгалом Парлӱксӧэля, – сказала Маёвёнё. – Верховный жрец хотел бы видеть, как перед ним склоняется каждый стебель травы во Вселенной, но от Ӧссе до Земли далеко. С этим даже Парлӱксӧэлю ничего не поделать. Я собираюсь высказать ему свое недовольство, вызванное его вмешательством в мои компетенции.
Она сложила руки на груди.
– Очередным его ассасинам не будет позволено совершить посадку на Земле, – добавила она, и ее голос отвердел. – Если у тебя вновь будет возможность говорить с фомальхиванином, принеси ему наши извинения за неудобства, которым он подвергся в связи со своевольными действиями второстепенного ӧссенского гражданина.
«Второстепенного гражданина?!.» Вот это эвфемизм! Лукас знал это тактичное и деликатное выражение, используемое в приличном обществе для обозначения предателя.
Маёвёнё только что списала зӱрёгала со счетов.
Лукас мог пойти открывать суррӧ, ведь ӧссеанка сделала именно то, на что он вчера пытался ее вынудить. Конечно, ей это было на руку: Церкви она сохранила фасад, Парлӱксӧэлю подбросила острый камешек в ботинок, а зӱрёгала, который как полный идиот умер за свои убеждения, одной фразой лишила всех заслуг перед верой. И хотя у Лукаса было полное право на удовлетворенность и торжество, его не грела ни одна их искорка.
Он тонул во тьме.
– Не могу обещать, что стану передавать сообщения, эминенция досточтимейшая, – сказал он. – С фомальхиванином я официально не связан. Если я снова буду вести с ним переговоры, то лишь в роли представителя Совета. Совет – единственный орган на Земле, который имеет полномочия устанавливать контакт с Фомальхивой.
Маёвёнё неподвижно, непрерывно улыбалась.
– В таком случае от лица своего ведомства обращаюсь к Совету, чтобы при твоем посредничестве передать фомальхиванину мое приглашение, – заявила она. – Надеюсь, Совет пойдет мне навстречу и организует наше знакомство. Свои сожаления я выражу лично.
«А в каком кресле он будет при этом сидеть?» – вертелось на языке у Лукаса; но он сдержался.
– Если на то будет воля обеих участвующих сторон, подходящая возможность для встречи обязательно найдется, – нейтрально сообщил он.
Лукас был очень осторожен, чтобы не обещать ничего конкретного. Улыбка Маёвёнё, слегка округленная складка кожи на лице без рта, ему совсем не нравилась.
Хотя… возможно, это были лишь предрассудки. Лукас никогда не верил ӧссенским улыбкам. Улыбаясь, ӧссеане лишь пытались сымитировать выражение лица землян – ничего, по чему можно бы было судить об искренности. Движение ушей говорило о большем. Наиболее красноречивыми были глаза, если человек осмеливался в них заглянуть.
Лукас раздумывал недолго. А затем осторожно попробовал.
Маёвёнё ждала именно этого.
Это трёигрӱ напоминало падение в бездонную яму. Оно держало Лукаса словно пасть щуки, словно челюсти из стали. И совершенно не напоминало о любезностях, которыми они только что изысканно обменивались. Оно сжало его так, что даже лицо у Лукаса скривилось, и за время медленно утекающих секунд высасывало из него силы. Маёвёнё все еще улыбалась – непрерывно, упорно, совершенно пусто, с ледяной ненавистью. Лукас чувствовал, как ему становится плохо.
В этот момент он подумал – это была абсурдная мысль, но ужасно живая, – что где-то позади и внизу, в самом дальнем углу его мыслей, стоит стена; и эта стена только что покачнулась. Уже несколько месяцев сквозь нее прорастает огненная сеть. Камень крошится медленно и неспешно. На поверхности появляются маленькие трещинки. Раньше их было не видно, но сейчас их столько, что отрицать уже нет смысла.
«Странно, – с удивлением подумал Лукас. – Стена и правда обрушится. Вся».
Он отвел глаза. Но чувство не исчезло.
Лукас вдруг понял, что с этого момента его будут ждать лишь потери.
Будь то презрение Маёвёнё… или смерть зӱрёгала… или падение дороги… или, быть может, какое-то невольно сказанное слово – когда-то, где-то, вчера, сейчас, – которое навсегда пошатнуло равновесие и окончательно обозначило его поражение. Это излучали и ӧссенские орнаменты на стенах. Лукас видел это в улыбке Маёвёнё. Чувствовал в ремнях дрӱэина, обтягивающих кресло, и в собственных костях. Ощущение неотвратимости было столь сильным, что Лукас почти пожалел, что все еще жив. Что ему нужно встать с кресла и уйти. Что нужно играть дальше… хотя решение уже давно принято.
* * *
С
обытия вчерашнего дня застряли у него в памяти, словно воспалившаяся заноза: пытаешься не касаться ее, но не думать о ней не можешь. Пока такси увозило его от Церкви Аккӱтликса к зданию Совета, перед глазами Лукаса стояло лицо Аш~шада. Нет, это было хуже занозы, куда назойливее, чем любой недуг тела! Обжигало сильнее, чем вчерашние ожоги на руках.
Язвительная улыбка Аш~шада.
«Ты предложил мне самого себя, Лукас. Я, однако, все еще не до конца уверен, достаточно ли велика твоя ценность. Проведу небольшое исследование. Затем решу, стоишь ли ты моих усилий».
Лукас поджал губы. «Как я вообще позволил так с собой разговаривать? – с удивлением думал он. – Почему я не послал его к черту?! В тот же миг! Своевременно?!» Рё Аккӱтликс, а эти фразочки по дороге к Софии! «Я не пишу сценарии». Фомальхиванин сказал это ровно тем тоном, каким говорят великие деятели искусства о коммерческих заказах и великие женщины об уборке – а большие начальники в фильмах про мафию о наемных убийцах.
«Нет, Лукас, мелкими делами я не занимаюсь.
Для этого у меня есть ты».
