Ёлтаӱл подставила Лукасу стул, забралась в глубины стола и какое-то время копалась в нижних ящиках.
– Когда я отправляла тебе свитки Джилеӓса, то хотела положить в посылку и это. Я уже взяла его в руки, но потом подумала… у меня в столе только ненужный хлам; если я отправлю это ему, у него дома появится не только ненужный хлам, но и новая проблема. Мне показалось, что ты будешь долго раздумывать, бросить его в мусорку или сбыть куда-то, но, оставь ты его себе, оно станет бередить воспоминания. Мне интересно, Лус, сгладило ли время углы.
Камёлё снова дернулась в порыве страха. Рё Аккӱтликс, если Ёлтаӱл с Джилеӓсом были так близки, что эта старая комедиантка может знать? И что в своей бесконечной наивности и неосторожности она выболтает Лукасу? Сама она была уже так четко настроена на мысль Лукаса – в столь тесной психической близости, – что практически могла смотреть его глазами. Она увидела мешочек из белой ткани, который подала Лукасу Ёлтаӱл. Он был ему совершенно незнаком.
– Твой отец даже не знал, что я их забрала, – продолжала Прастарая. – Он был вне себя от бешенства. Скорее всего, он бы мне не дал этого сделать. Коробочку, в которой они были изначально, я не нашла.
Лукас уже чувствовал их кончиками пальцев – три кусочка металла. Высыпал их на ладонь.
– Так ты была там.
– Я стояла возле Джилеӓса. Но не удивляюсь, что ты меня не заметил. Этот обряд кого угодно разобьет. Потом уже перестаешь понимать, что вокруг творится, а ты тогда делу совсем не помог.
Лукас пальцем расположил колечки на ладони так, что высеченные знаки на них оказались в правильном порядке. Лардӧкавӧар. Лӱкеас Лус. Кё Мёарх Арӧ. Это, конечно, была цитата, но, кроме того, средний из трех знаков стал его ӧссенским именем; отец специально выбрал его. «Что он только этим не предопределил?» – невольно подумал Лукас. Колечки почернели, внутрь набилась застаревшая грязь. «А ведь это платина, – думал он. – Платина, не какое-то обычное серебро; то есть она должна была остаться идеальной, блестяще-белой и за эти жалкие пятнадцать лет!» Только сейчас он понял, что черный налет – это не результат окисления, а просто давно засохшая кровь.
– Тебя мучит это? – спросила Ёлтаӱл.
Лукас смел колечки обратно в мешочек.
– Да нет. С чего бы? Не то чтобы я радовался, но все еще считаю, что в создавшихся условиях лучшего решения не существовало. Окажись я в той ситуации снова, поступил бы так же. Если человек может сказать такое пятнадцать лет спустя, значит, его и правда ничто не мучит.
Ёлтаӱл усмехнулась.
– Если человек может сказать такое пятнадцать лет спустя – это значит лишь, что и спустя пятнадцать лет он все в той же клетке. Ты все еще не простил его.
– Как же, Ёлтаӱл! – Лукас встряхнул головой. – Я смирился со множеством вещей. Отцовская библиотека теперь моя – и свитки я разворачиваю все время вместо того, чтоб позволять им зарасти пылью. И даже нахожу в этом интеллектуальное наслаждение. Я был на Ӧссе, ровно как старый профессор и хотел. Признаю, что я не продолжаю дело его жизни. Не пишу статьи в «Вестник ӧссеистики». А еще я думаю, что все это образование мне было ни к чему. Но я не отрекаюсь от него. Не избегаю ӧссеан. Не очерняю ӧссеистов – правда, нисколько! Если принять во внимание, при каких обстоятельствах мы с отцом расстались, я делаю намного больше, чем стоило бы ожидать.
– Ты смирился. То есть, как я и сказала, ты все еще не простил его. – Ёлтаӱл тряхнула ушами. – Он написал тебе письмо, ты знал? Незадолго до смерти. Доверил на хранение кому-то из твоих друзей.
А вот и оно. Камёлё закрыла глаза от бессилия.
Она чувствовала, как Лукас колеблется, как копается в памяти: обрывки событий закружились в его голове, и мысль внезапно нашла между ними связь. Пинки и ее тревожная ложь. Листы мицелиальной бумаги на полу ӧссенской чайной… среди прочих вещей, высыпанных из сумочки. Все соединилось гладко, без швов – и не привело к каким-либо последствиям для душевного спокойствия. В этом уже не было ничего, что могло бы его потрясти.
– Подозреваю, что нечто подобное существует, – допустил он. – Но сам текст я не читал.
– Стоило бы.
– Раз ты так говоришь. Может, со временем до этого дойдет.
Уши Ёлтаӱл заволновались в знак протеста. Ее взгляд вдруг блеснул странным светом. Лукас снова тонул в ее трёигрӱ, в этот раз остром, будто только что отколовшийся осколок.
– Джилеӓс считал это важным, – заявила она. – Не знаю, что именно он там написал, и необязательно, чтоб ты с этим соглашался; но если не прочитаешь, то не сможешь составить мнение, а?
– У меня нет письма, – признался Лукас. – Оно у одной девушки, и она не хочет мне его отдавать. Мне претит идея отобрать его силой.
Ёлтаӱл замерла. А затем расхохоталась.
– Ага, вот как! Претит ему! Да ты у нас джентльмен! Не хочешь давить на бедную даму, чтоб у бедняжки не случилась душевная травма – сопровождаемая поносом!
Она энергично покачала головой. Смех в ее голосе оттеняли нотки горечи.
– Забудь про осторожности, Лус. Надень резиновые перчатки и выбей из нее письмо – это в ее же интересах. В письме может быть что-то о семье, всякое может быть… что-нибудь о Расто или старой Беатрис или, хм, все те штуки про Аинеи… но, пойми, Джи никогда не был сентиментальным идиотом. Он бы не устроил танцы с бубном вокруг письма, только чтоб излить душеньку. А если там что-то важное или, например, просто странное и немного подозрительное… дурацкое тайное дополнение номер три к ауригианской ереси, которое нашей дорогой Церкви придется не по вкусу… так это и твоей дорогой голубушке может стоить жизни.
Лукас молча кивнул. Он совсем не был уверен, что письмо необходимо достать любым путем. Но размышлял об этом. Искал связи. Вспоминал. Камёлё совершенно четко чувствовала, как тонка стена, отделяющая его сознание от страшных вещей, закопанных в его голове.
Барьер тоньше, чем мицелиальная бумага. Тоньше, чем герданский шелк.
* * *
Д
вери мягко закрылись – замкнулся круг тишины. За окном мелькнула тень – это подъехало такси, которое вызвал Лукас. Ёлтаӱл задумчиво разминала кончики ушей. Затем бросила быстрый взгляд в сторону Камёлё, но все еще не смогла ее увидеть.
– Найдешь его? – заговорила она с пустой стеной.
Камёлё устало выскользнула из укрытия невидимости.
– Это тебе на руку, а? Ты бы ему показала, какие у тебя крутые связи. Но так не пойдет. Представление отменяется. Я не буду искать фомальхиванина.
– Не сможешь? Потому что фомальчик глееварин? Так ты ведь тоже.
– Фомальхиванин – лучший глееварин в нашей Солнечной системе, – сухо поправила ее Камёлё. – Может, ты не оценила, но остановить предмет такой массы на такой скорости и чтоб от людей не остался томатный сок – это тот еще номер. Мастерская работа – это факт. Я не знаю никого, кто смог бы так же. Но есть и недостатки. Он сделал себе этим неплохую рекламу. Теперь его заметили абсолютно все. – Камёлё непроизвольно водила пальцами по предплечью. – Послушай меня, Ёлтаӱл. Там наверху как раз заметают следы. И убеждают тебя, что человеческие глееварины таких вещей не делают. Протонация выглядит как содержимое миксера. Включенного.
