Они не дышали, слушая мою речь. Обычные крепостные, для которых была только одна дорога — пахать землю и угождать барину, получали шанс стать кем-то большим. И я хотел, чтобы они воспользовались им сполна. У меня, знаете ли, другого выхода нет: хочешь заиметь инженеров среди муромских лесов — воспитай их сам.
— И единственное, что необходимо для этого, — упорная учёба. Учитесь каждый день, и мечта станет реальностью.
Я кивнул Аполлинарию:
— Если будет что-то нужно для школы — сразу подходите ко мне.
— Конечно, Константин Платонович.
Уже выходя из флигеля, я вспомнил — надо будет ввести им физкультуру. Взять какую-нибудь игру, поделить детей на команды, и пусть соревнуются час в день. Во-первых, это сплачивает, во-вторых, без движения сидеть за партой вредно, а в-третьих, можно будет учредить кубок Злобино и вручать победителю. Выберу любимую команду, болеть за них буду, с Бобровым пари заключать — привнесу чуточку развлечений в провинциальную муромскую жизнь.
* * *
Уже вечером я обсудил с ключницей мелкие дела и неожиданно вспомнил просьбу княгини.
— Настасья Филипповна, вы не могли бы мне помочь?
— Что такое, Костенька?
— Вы же разбирали бумаги дяди? Там должны быть письма.
— Были, кажется, какие-то.
— Меня интересуют письма от Марьи Алексевны Долгоруковой. Я хочу вернуть их отправительнице.
Лицо ключницы вытянулось. Она поджала губы и напустила на себя ледяной вид.
— Не знаю. Я не читала, кто там что пишет. Особенно, всякие ветреные княгиньки.
Ошибиться было невозможно — они знали друг друга и очень хорошо. Могу поставить золотой против медяка, Настасья Филипповна и Марья Алексевна давние соперницы. Ох, дядя! Ну, сердцеед!
— Даже не проси, не буду я их искать. И вообще, я большую часть писем в камине сожгла. Нету больше, сгорели.
— Настасья Филипповна, послушайте…
Я встал и прошёлся по комнате, подбирая слова.
— Не знаю и не хочу даже спрашивать, что произошло между дядей, княгиней и вами. Догадываюсь, но не буду любопытствовать — дело давнее и совершенно не моё.
Ключница хмурилась, но внимательно слушала.
— Когда кто-то уходит, остаются только воспоминания. Плохие забываются, а хорошие живут с нами очень и очень долго. Остаются люди, с которыми у нас общая память. С ними у нас есть возможность вспомнить, поговорить, будто они ниточки, связывающие нас с ушедшим.
Настасья Филипповна смотрела исподлобья, но не прерывала меня.
— У вас осталась память о дяде, вещи, этот дом, парк, безделушки. А у княгини, боюсь, только эти письма. Пусть вы не ладили в прошлом, но сейчас было бы жестоко лишать её этой малости. Это ведь просто память, быть может, о самом дорогом человеке. Думаю, там за чертой, его тень будет благодарна, что его вспомнят лишний раз.
— Я поняла тебя, — вздохнула Настасья Филипповна, — найду тебе письма. Может, и сама княгине напишу, мне есть что ей сказать.
Она помолчала минутку и спросила:
— Костя, ты же такой молодой, а говоришь ровно как Василий Фёдорович. Как так получается, а?
Ответить было нечего, и я развёл руками.
— Пойду спать, — ключница встала, чмокнула меня в лоб и перекрестила. — Хорошо, что ты приехал. Без тебя усадьба словно осиротевшая была. Спокойной ночи, Костенька.
— Спокойной ночи, Настасья Филипповна.
Я тоже пошёл спать. Поднялся на второй этаж и обнаружил приятный сюрприз — возле двери в мою спальню стояла Таня.
Глава 19 — Русская хандра
Едва я закрыл дверь в спальню, Таня прильнула ко мне, с жадностью целуя в губы. Одной рукой обняла, а другой потянулась и повернула ключ в замке. Отстранилась, сделав шаг назад, выдернула ленту из косы и тряхнула головой, распуская волосы.
— Константин Платонович, — она снова прижалась ко мне, — я так соскучилась…
Я подхватил её на руки, чувствуя, как колотится у девушки сердце.
— И я тоже, Таня, я тоже.
Разбросав одежду по полу, мы рухнули на постель и уже без слов доказывали, кто больше скучал.
Только поздно ночью, когда сил уже не осталось, я спросил Таню:
— Понравилось быть дворянкой?
— Ой, Константин Платонович, так интересно было!
— Расскажи.
— Красиво очень. Наряды у всех, будто каждый ымператор. Танцы смешные! Как журавли по болоту ходят.
Я рассмеялся.
— Да, похоже.
— Шампанское не понравилось, — вздохнула девушка, — вы меня вкуснее угощали. А графья эти такие же, как наши мужики в деревне.
— Неожиданное заявление. Это чем они похожи?
— Обходительные все, улыбаются, ласковые слова говорят, а сами только и думают, как на сеновал затащить. И пьют точно так же. Только что песен не поют и драться не лезут.
Я чуть не расхохотался в голос. Лезут, ещё как лезут! После каждого бала по нескольку дуэлей случается. А так всё очень точно подмечено.
— Люди везде одинаковы, — я поцеловал девушку. — Даже если манеры разные, страсти ничем не отличаются. Что в деревне, что в Муроме, что в Париже.
— Да-а-а? — Таня искренне удивилась. — И в Парижах тоже?!
— Ага, и там точно так же себя ведут.
Она покачала головой.
— Если бы кто другой сказал, ни за что бы не поверила, — она вздохнула. — И всё равно на Парижу хочется посмотреть, как там люди живут, да на короля хранцузского.
— Зачем? Он старый уже, некрасивый.
— Всё одно интересно. Это ведь король!
— И что? Думаешь, у него два носа или пять глаз? Такой же человек, самый обычный.
Таня посмотрела на меня осуждающим взглядом.
— Константин Платонович, нехорошо так говорить. Самые обычные королями не бывают. Эдак вы матушку-императрицу тоже простой бабой назовёте. От таких слов и до бунта недалеко, а от него незнатным людям только разорение да горе.
Я обнял Таньку и потрепал её по голове. Эх, девочка моя, знала бы ты, насколько права. В других местах и временах именно так всё и происходило. А здесь с Талантами у дворян всё по-другому может обернуться, и неизвестно, где хуже получится.
— Шучу, Тань, конечно, король необычный. Толстый, что и втроём не обхватишь, разговаривает не по-нашему, на злате-серебре ест-пьёт, а в уборную ходит со свитой.
Девушка захихикала.
— Ой, тоже скажете.
Впрочем, от мыслей о королях и Париже у меня было чем её отвлечь.
