— Я понимаю. Как ваша мать себя чувствует?
— Получше. Видимо, она хорошо доверяет вам, если впервые за два дня не пожаловалась на плохое самочувствие.
— Это радует. Что же, теперь мне нужно провести вас.
— В этом уже нет необходимости. Я опоздала на транспорт. По милости вашего товарища, между прочим.
— В таком случае предлагаю пересидеть у меня до наступления утра. Метель разыгралась не на шутку — в такое время не надо оставаться на улице, да и я уже чувствую себя неважно. К тому же, мой дом в двух шагах отсюда.
— Спасибо вам. Хотя у меня нет в привычке шляться ночью по гостям у незнакомцев, все когда-то случается впервые.
— Ваши домашние не будут переживать?
— Не будут, — без разъяснений ответила она.
Входные двери я старался открыть, как можно тише, чтобы Фурманша коршуном не выскочила из-за угла и не перебудила весь дом. Пока Вера ждала в моей комнате, я быстро вскипятил чайник. Заодно пригодились подаренные Надей конфеты.
— У вас очень уютно.
— Спасибо, я и сам здесь чувствую себя довольно комфортно.
— А что это у вас за портрет без портрета? — она ткнула пальцем туда, где висел Сталин, — какая-то хитрая задумка?
— Нет. Скорее, молчаливый протест. Повесил его не я — соседка.
— Почему же не уберёте?
— Это моя защита от назойливого ворчания. Пусть уже висит и отпугивает всяких… вы поняли.
Впервые за вечер она улыбнулась. Не язвительно, не игриво и не театрально, а искренне, и Вера стала даже красивее Нади. Она грела руки, обхватив ими чашку, и была совсем не похожа на куклу со сцены.
— Честно говоря, ни за что бы не узнал вас без всех этих ярких одежд.
— На то и расчет.
— Вы не хотите, чтобы вас видел кто-то из знакомых?
— Иначе зачем, думаете, мне выступать так далеко от дома? — вспыхнула Вера. Видимо, я сморозил что-то совсем уж очевидное.
— Не говорите маме, что видели меня. Для неё я ночую у однокурсницы.
— Надя знает?
— Да, и не пытается меня за это осудить. Если бы знала мать… боюсь даже представить. Она и так не забывает напомнить мне, что я не оправдала ее ожиданий, а от такой новости от меня бы мокрого места не оставила.
— Какие ожидания вы должны были оправдать?
— С детства она муштровала нас с сестрой за пианино и обучала искусству драмы, даже когда мы болели. Меня даже отдали в музыкальную школу, но я бросила, став старше. Мать страшно сердилась. Надя поступала в институт на четыре года раньше меня, и она дала ей добро выбрать факультет международных отношений. Но, едва я закончила школу, умер отец. Он всегда был тормозным рычагом для всех безумных идей мамы. Когда этого рычага не стало, она потребовала, чтобы я поступила во ВГИК. Угрожала повеситься, если ослушаюсь. Я проучилась полгода, прежде чем не отважилась забрать документы и самой распоряжаться своей жизнью. Сейчас на втором курсе юридического факультета.
— Как же она вынесла эту новость?
— Не спрашивайте… иногда мне кажется, что теперь я для неё лишь тень. Все надежды она возлагает на Надю. Хотя и эта участь незавидная, ведь мама старательно ищет ей мужа.
Она остановилась, как бы собираясь с мыслями, и отпила чая.
— Знаю, вы говорили, мама боится, она за нас переживает. Я же думаю, что смерть отца добила ее дурной характер. Все плохое, что в ней копится, она не задерживает в себе. Мы говорили с Надей совсем недавно — обе не можем отделаться от чувства вины.
— Поэтому вы пошли работать?
— Думаю, да. Это приносит хоть какие-то деньги.
— Но при этом играете на пианино, — в недоумении продолжил я.
— Я не сказала, что не люблю это. Но эти академики-буквоеды напрочь убивают в любом тягу к музыке. Полученных знаний мне хватило, чтобы дальше заниматься самой.
— Вы большая молодец, Вера. Но мне кажется, что вы очень устали.
— Вы действительно так думаете?
И в этот самый момент Вера посмотрела на меня очень грустными глазами. В них не было ни призыва к помощи или утешению, ни поиска жалости, но мне очень захотелось защитить ее от всех невзгод — я по опыту знал, как тяжело нести навалившееся бремя, когда ты молод. Она вдруг поняла, что взгляд вышел слишком пристальным и, смутившись, снова закусила губу.
— Возможно, вы правы. Но это ничего. Это пройдёт. Я владею ситуацией. Однажды все станет лучше.
— Вы так себя обнимаете — вам холодно?
— Наполовину. Вы меня извините, Лев, может, у вас какой-то особенный чай, но я смущаюсь, когда вы смотрите на меня. Как будто знаете обо мне больше меня самой.
— Вы правы — дело в чае… значит, на вторую половину вы замёрзли?
— Немного. Я одета не по погоде.
И, действительно, под шерстяным пальто на ней была тонкая льняная блузка. Я достал из шкафа самую тёплую шерстяную кофту, которая у меня была. Для тонкой фигурки Веры она была слишком большой и смотрелась забавно. Кисти ее рук потерялись где-то в рукавах, и она держала кружку через ткань. Потом одна кудрявая прядь упала ей на лоб, и Вера принялась дуть на неё, пытаясь убрать. Через время я заметил, что она стала все больше упираться подбородком в ладонь и сонно прикрывать глаза.
— Вам нужно поспать. Ложитесь на кровать.
— А вы?
— Я устроюсь на кресле, оно раскладывается.
Когда я уже готов был пожелать ей спокойной ночи, озноб вновь дал о себе знать, и дрожь пробрала все мое тело. Вера тут же это заметила и стянула с себя кофту.
— Возьмите.
— Не стоит. Пустяк.
— Я совсем не хочу смотреть, как вы дрожите.
— Вера, я прошу вас…
— Будь по-вашему. Тогда сядьте рядом.
— Это ещё зачем?
— Сядьте.
Один край материи она набросила на мое плечо, другой — на своё.
— Вообще-то можно пойти более простым путём и накрыться одеялом.
— А вы накройте нас.
Тепло окружило меня со всех сторон, и я не заметил, как уснул. Перед тем, как я провалился в забытие, я чувствовал на шее тёплое дыхание Веры, которая тоже пыталась согреться.
Глава 6
Я заболел. Ничего безалабернее и придумать было нельзя. Очевидно, заразился от Юрского. Глупо… глупо… столько дел… Больные, операции, двое на консультацию, а что же завтра? Кажется, поднимается температура… А если у того с диафрагмальной грыжей она тоже поднялась? Я не могу их оставить, подвести…
