— Я ведь не вырвал их из лап Фурмашни! Это с получки моей и Люды. Мы помочь тебе хотим, чтобы ты с голоду не помер… ты делай с ними, что хочешь. Хочешь — порви, хочешь — сожги, а назад не возьму. Человек в любой момент может оказаться в такой ситуации, когда надо решить, что тебе дороже — не быть сволочью или выжить.
— Да, только вот где границы этой ситуации…
— Вот сам и расскажешь мне.
— Ты будто глумишься надо мной, ей-богу. Будто пытаешься сделать меня таким же, как ты, чтобы не мучиться угрызениями совести.
— Лев, что же ты в монстра меня превращаешь! — кажется, мои слова действительно задели его, — я ведь от чистого сердца… что бы я там ни творил, тебе зла не делал никогда. Или скажешь, что не так?
— Спорить не буду.
— И все то, что случилось, лишь следствие…
— Раз ты так в этом уверен.
— Ну, прости же ты меня! Я не знаю, что уж для этого мне сделать. Мое раскаяние — нужно ли оно, если облегчения нет?
— Смысл раскаяния не в облегчении, а в признании ошибки и ее осмыслении.
Он стал широкими шагами бродить по комнате.
— Я теперь каждый день спрашиваю себя: мог бы поступить по-другому? Разумеется, мог, но что бы тогда? Смогли бы мы выжить? А если смогли, как долго протянули бы? — И ведь своими руками все это творил, осознавал и, кажется, даже с совестью примирился. Ведь если выхода другого не было, что же оставалось, а, Лев?
— Не спрашивай у меня. В прошлый раз ты не сомневался в своей правоте.
— Как бы мне еще было защититься от этого страшного осознания? Мне показалось, достаточно только поверить самому себе.
— Ты возомнил, что можешь с легкостью распоряжаться чужой жизнью, и был в этом уверен. На деле это оказалось тебе не по зубам, и потому тебе страшно.
Он достал и поджег сигарету, а мне даже не захотелось ничего ему говорить. Я лишь открыл форточку.
— Это какой-то злой рок… в какое дурное время мы живем! Что оно с нами сделало?
— Не прикрывайся временем, баламут. Время всегда будет дурным, пока, пожалуй, не исчезнет род человеческий. Только от тебя зависело, как поступать, а то, что ты связан семейными обстоятельствами… знаешь, тогда оправдаться можно и дурным настроением. Люди не меняются, просто такое время, какое они сами строят, раскрывает их дурную личность.
— Раз уж это я дурная личность, почему без работы сидишь ты? И почему жалобу написали на тебя, когда из всего текста там правда только в том, как тебя зовут?
— Жизнь штука несправедливая. Нужно ли мне махать шашкой, если я ничего с эти не поделаю? А ты что же, читал жалобу?
— Конечно, читал. Этот бред всем под нос пихали. Медсестра со второго этажа, больно инициативная нашлась, всех лично объездила. Я ее с лестницы чуть не спустил.
— Спасибо тебе. И за деньги спасибо. Но я все же надеюсь, что мне не придется их потратить.
— Поступай, как знаешь. Я пойду уже, Люда ждет. Ты прости меня еще раз. Я надеюсь, однажды все наладится.
— Я тоже.
Глава 5
Вопреки моим самым худшим ожиданиям, работать у Орлова «служанкой» оказалось не так унизительно, как могло показаться сперва. Он жил в хорошем доме недалеко от Кутузовского проспекта. Его домочадцы и он сам относились ко мне достаточно уважительно. С Антоном Антоновичем мы даже могли кратко побеседовать на предмет того или иного медицинского случая, если его это интересовало. В мои обязанности входило ежедневно закупать необходимые продукты, поддерживать в доме чистоту и периодически «выгуливать» отпрыска Орловых, который оказался смышленым мальцом. По счастью, в квартире, которая раньше была коммунальной, Орловы занимали все три комнаты, и обо мне никто не знал.
Я заставил себя быстро примириться со своим новым положением и радоваться тому, что мне хватает на кусок хлеба и прочие продукты. К тому же, Юрский и семья Веры не оставались в стороне и то и дело, делись со мной тем или иным, отчего мне было до жути неудобно. К моей радости, Элла Ивановна, сердечно поддержала меня, хотя неизвестно было, на сколько хватило бы этой доброты, ведь в ее глазах как будущий муж Веры я должен был опуститься очень низко.
Так или иначе, жизнь шла своим чередом. Я стал больше читать книг, принесенных Верой, а ее саму встречал каждый день после занятий или выступлений, мы чаще прогуливались по городу. Она могла оставаться у меня по несколько дней, и в это время я счастливо грезил о том, что однажды мы могли бы сложить настоящий семейный быт.
Долгорукий посетил меня в субботу вечером, и я не имел особых ожиданий относительно нашей встречи.
— Не буду ходить вокруг да около, Лев Александрович, у меня не так много информации для вас.
— Я был готов к этому, поэтому не бойтесь огорчить меня.
— Сами понимаете, напрямую выведывать что-либо слишком неосмотрительно. Да и работники МИДа знают об этом лишь вскользь. Все, что я выяснил в тех или иных непринужденных разговорах — аресты производят очень тихо, без лишнего шума под удар попали сперва именитые врачи. Насколько я понял, их держат на Лубянке. Думаю, вы уже слышали о грядущих проверках, первыми под раздачу попадут евреи.
— Именно поэтому меня уволили. Но я уже нашел источник дохода, более, чем неприметный.
— Хорошо, это значительно может вас обезопасить, — потом Филипп Евгеньевич задумался, как будто что-то припомнил, — если только ваша фамилия не стоит в истории болезни какого-то важного чиновника.
— Честно сказать, такой случай имеется, — Долгорукий, явно не ожидая такого ответа, округлил глаза, — в начале прошлого к нам поступил экстренный больной — какой-то партиец с острым панкреатитом, ближайшей оказалась наша больница, а я в тот день дежурил. Фамилию этого человека я не запомнил, какая-то распространенная. С лечением никаких проблем не возникло, его быстро поставили на ноги. Но полгода спустя я вдруг решил почитать газету и — что бы вы думали — на одной из первых страниц вижу его фотографию и большие буквы: «скончался». Якобы от сердечного приступа. Разумеется, моей вины здесь быть не могло, но…
— … но если сейчас кому-то вздумается под вас копать, за этот факт крепко зацепятся.
— Да и документы наверняка сохранились в архиве? — я кивнул в ответ.
— Это может значительно осложнить ситуацию… но ничего не поделаешь — я могу лишь просить вас не привлекать к себе излишнего внимания.
— С этим я более-менее справляюсь.
— Пожалуй, мне больше нечего задерживаться. О каких-либо волнениях — если они произойдут — я вам, конечно, расскажу. Хотя вы, может, и узнаете обо всем раньше меня.
Долгорукий пожал мне руку и уже направился к выходу, как вдруг замер на пороге моей комнаты. Когда я в недоумении посмотрел в коридор через его дрожащее плечо, то застал Юрского ровно в том же положении. Они, не мигая, смотрели друг на друга, и, казалось, прошла вечность, пока Юрский не сказал:
