Умный всё-таки мужик Валерий Палыч!
Хотя ему рассуждать хорошо… Возле него дочка вон как вьётся. Он в этой Монголии не пропадёт. А мне – как? Одному, без жены, без помощи? Да на краю света…
С Машкой – проблема… Как услышала про Монголию – в крик, в слёзы: не пущу! Это мне знакомо. Она всегда так – сначала эмоции, потом голову включает. Но сейчас долго уговаривать пришлось. Тоска у неё в глазах заплескалась. Я ей твержу, мол, съезжу, посмотрю, как и что… Если всё нормально будет, сообщу – тогда и ты приедешь. Не на век же расстаёмся. Не верит. Плачет по ночам. Смурная ходит.
А с другой стороны, я же вижу, как ей тяжело. Я – кто? Инвалид, тяжело больной в доме, ни к чему не пригодный. Два года уже… Извелась она от такой жизни. Выход? А нет выхода! Выгнать и зажить своей жизнью она не может – не такая. Остаётся терпеть. Тянуть эту лямку.
Баба она, конечно, уже не молодая… но шанс жизнь по-новому построить у неё ещё есть. Это я тоже понимаю. Вот и подумал, отъезд в Монголию может всё на свои места расставить. По крайней мере, что-то изменится, а уж к лучшему или к худшему – посмотрим.
Валерий Палыч опять же помог. Прониклась она к нему – серьёзный, рассудительный.
– Вы, – говорит, – присмотрите за этими шалопаями, чтобы снова в какую-нибудь передрягу не попали (это она про нас с Ванькой).
А вот с Ванькой плохо получилось… Ведь сошлись уже, сдружились.
Месяца два от него ни слуху ни духу. Объявился. И какой-то он не такой… не веселый, как обычно, задумчивый. Я ему про отъезд, про сборы, а он и не слушает. Вздыхает, глаза отводит.
Слово за слово… выяснилось: влюбился Ванька!
К старушке его родственница из деревни прикатила. Молодая женщина, тридцати ещё нет. И детей нет. Глухая деревня в Брянской области. Леса вокруг. Муж-алкаш два года как помер. Колхоз тоже помер – ни денег, ни работы. Дальше всё просто – да по-другому и не могло случиться. Она – молодая, одинокая, по мужику изголодавшаяся. Он – в четырёх стенах измаявшись, женщин три года не видевший. Конечно, они сошлись и такую любовь закрутили, что перья во все стороны.
Я его старался урезонить.
– Ванька, – говорю, – ну куда лезешь? Сам подумай, ей и так по жизни тяжело, а тут ещё ты безрукий. Ты же обуза для неё.
Какое там! Глаз горит, любовная лихорадка бьёт. Твердит, как помешанный:
– В деревню поедем! Дом, хозяйство, лес, охота, грибы, ягоды.
Я ему:
– Вань, охолонись. Ты же без рук! Какое хозяйство? Тебя самого кормить надо.
Не слушает. Не хочет слышать.
Я с другого бока.
– Вань, – говорю, – а может, она с нами в Монголию? Не совсем с нами… Мы – на разведку. Если всё нормально, напишем – приедет.
– Не хочу, – говорит, – никакую Монголию. За сотню вёрст, киселя хлебать. Здесь хочу, дома!
И опять за своё – хозяйство, лес…
О, как заговорил! Мне даже обидно стало.
В общем, разругаться – не разругались, но кошка между нами пробежала…
Я напоследок его предупредил.
– Ваня, – говорю, – Брянские леса – это не Лосинка. Места глухие. Народ тёмный, и у каждого второго – ружьё. Начнёшь летать по ночам – застрелят!
Как с гуся вода!
Через месяц я ему позвонил. Старушка подошла – плачет.
– Уехали они, – говорит.
Деда как-то встретил. Он вконец оприродился. Сидит на суку, словно сова, голый, лохматый.
Про Димона Дед рассказал. Этот безбашенный на войну рванул, в Донецк. У него кореша в спецназе. Говорит: «Пригожусь! Разведка или гранату куда надо метнуть. Любому ловцу там кореша мигом бошку открутят».
Опустела Лосинка.
Весна наступила. Отъезд через неделю.
Сижу дома, сосу чай через трубочку, скучаю. Звонок. Валерий Палыч.
– Уходи, – кричит в трубку, – из дома! Сейчас же!
Что? Как? Почему?
– Придут сейчас за тобой! Уходи! Машу не дожидайся.
Я только успел спросить: «Как встретимся?» Но он уже отключился.
В окно глянул, внизу как раз фургон возле подъезда остановился. Вылезли трое в комбинезонах. Вроде ремонтники. Шофёр в кабине остался. Стоят, озираются. Тут к ним мужичок невзрачный подошел. Откуда он нарисовался, я и не заметил. А комбезы-то на них чистые! Только что не отутюженные.
А вот и мент в форме, и тоже к ним. Разговаривают. Один из машины «болгарку» здоровую достаёт.
«Ага, – думаю, – это они меня из квартиры выковыривать собрались. Дверь-то железная. Мент – чтобы соседей успокоить».
Пока они внизу возятся, из квартиры я выскочить успею. А дальше? Дверь на чердак заперта. В подъезде не отсидишься – либо эти найдут, либо соседи с перепугу крик поднимут. Аааа! Была не была!
Я – на лоджию. Она на другую сторону дома выходит. Стёкла на солнце блестят. Распахнул створку – вот оно, небо! Голубое, весеннее, радостное, белыми облаками разукрашенное. И мне почему-то весело стало, словно в детскую игру играю – не поймаешь! Ногой табуретку придвинул. Взгромоздился на подоконник, ноги вниз свесил, крылья наружу – готов!
Ну?!
Оттолкнулся, повалился вниз, задел больно пяткой какой-то выступ, выправился, почувствовал воздух под крылом – держит! Хлестнули ветки по лицу. Лечу!
Внизу закричали.
Низко, через двор – детская площадка – промельком – между домами, вывернул и пошел набирать высоту.
Кричат внизу, кричат!
Вот уже Лосинка – зелёной стеной; железка – электричка шпарит. Перемахнул поляну и пошёл низко над деревьями в сторону болота.
Ушёл! Хрен они меня здесь найдут!
Глава четвертая
– Мария Николаевна, что вы так нервничаете? Успокойтесь. Нам надо с вами просто поговорить, заручиться, так сказать, поддержкой.
Следователь (или кто он там) – Леонидом Сергеевичем назвался – был красивый. Жалела, что не попросила показать документы. Спрашивать сейчас было как-то неудобно.
Молодой, лет тридцати. Куртка летняя, бежевая, лёгкая, рубашка светлая. Фигура спортивная, стрижка короткая. Про таких говорят: приличный молодой человек. Взглядом встретится – не заметишь, как улыбнёшься в ответ.
Напротив за столом сидит, карандаш в руках вертит. Тонкая стопка чистых листов – сбоку, на краю стола, но пока не взял. Смотрит, улыбается.
Другой у окна стоит, о подоконник опёрся – этот дворняжка, сразу видно. Постарше будет, под сорок. Невысокий, но крепкий. Лицо плоское, круглое, глазки сонные, маленькие. Брюки мятые, джинсовая куртка потёртая. Невзрачный какой-то… Мимо пройдёшь – не заметишь.
– Мы ведь и вам, и Валентину Борисовичу добра желаем! Вы нервничаете, молчите, а нам ваша помощь нужна, – говорит и говорит, не переставая, словно убаюкивает.
