Ветер поднимается, закидывает на плечо большую спортивную сумку с торчащими из нее перчатками, тямбарами и кеглями и быстро направляется в сторону склада, а Фауст, хмыкнув, прячет гифографию в стол и долго еще смотрит вслед коллеге. И понимает, что на самом деле никто ничего не забыл. И не забудет.
Пятнадцать лет назад он пришел на базу таким же новичком, как сегодняшние молодые ребята: тогда новичками были все. Братья-близнецы, инженеры-техники Огонь и Лед, знали, что делать, но не знали, как. Опыта не было ни у кого. Наставников тоже. Они все начинали сами.
К Фаусту тогда подошел молодой человек лет двадцати трех со смешливыми серыми глазами и гладко зачесанными в хвост русыми волосами. Бросил свою сумку рядом с его, чуть прищурившись, улыбнулся и коротко протянул руку:
— Ветер.
— Приятно. Фауст, — ответил он тогда. Они тряхнули друг другу руки, и с тех пор началась крепкая дружба. И тот самый случай, когда третий не лишний, и двое не соперничают за одну девушку, а становятся верными товарищами и друг другу, и ей.
Теперь они стали совсем другими. Прошло пятнадцать лет, и Ветер разучился улыбаться, а черные волосы Фауста тронул первый снег. Он уже не помнит, какая у друга улыбка: только спокойный и пронзительный взгляд серых глаз изредка немного теплеет. Старые шрамы зарастали и затягивались, из новых хлестала кровь, но и это проходило. У них на глазах сменилась целая эпоха, они сами воспитали не один выпуск, но самый первый и самый трудный оба запомнили навсегда. Тогда же Цитадель получила название: в честь той самой операции.
Спрятав гифографию, Фауст слышит, как напарник включает воду за стеной. Ну вот, опять душевая занята на ближайшие сорок минут. Через пятнадцать он не выдерживает:
— Господин утка! Люди вообще-то тоже с тренировки пришли!
— Да иду я, иду, — в голосе друга он не слышит того холода, и это успокаивает его намного лучше, чем перспектива свободного душа.
Вскоре Фауст понимает, что шорох мощных струй за стеной — это не ледяной душ, особенное успокоительное. Это снегопад. Уже третий кислотный снегопад за пару месяцев зимы… Метель, вьюга, настоящая буря. К бесконечному шороху примешиваются стоны и глухие завывания: стихия просится войти, но герметичные шлюзы и окна из гермостекла ее не пускают. Где-то внизу срабатывает сигнализация, затем еще одна, и еще, и еще, и вот уже воем наполняется весь корпус, и тревожная сирена заглушает стоны метели.
Световая сигнализация шаровой молнией скользит по стенам, активируя и тут же выключая все индикаторы. Уровень опасности, как и чаще всего, желтый: что ж, неудивительно.
Ветер вылетает из-за двери без свитера, с мокрыми волосами. Пока Фауст экстренно отключает все электронные системы и выдергивает шнуры, он активирует связной браслет.
— Гроза, прием. На связи отдел “R”. Запрашиваю химическую тревогу!
— Химическая тревога объявлена, — отвечает полумеханический голос Грозы, старшего менеджера отдела связи в Цитадели. — Предупреждение объявлено. Начать эвакуацию всех корпусов разрешаю.
Мысль 7
— Когда люди считают, что они достигли высшей точки своего развития, они начинают искать новые и новые пути, возможности. И часто эти возможности переходят все границы моральных принципов, ведь мало кто думает о других, стремясь к всему самому лучшему для себя — и хорошо, если еще для своих близких, но в большинстве случаев…
Вой сирены химической тревоги перебивает лектора на полуслове и взрывает полусонную тишину в аудитории. Все, кто дремал на задних партах, вскакивают, как ужаленные, хватают рюкзаки, мечутся по рядам, опрокидывая стулья и мешая друг другу. Преподаватель, немолодой уже добродушный психолог, тщетно размахивает микрофоном: испуганных новичков практически невозможно утихомирить.
— Всем построиться по отрядам! Без паники! Ребята, главное — без паники! Двигайтесь строго за мной!
Проходя мимо огромного затемненного окна, я успеваю заметить разыгравшуюся метель: снег не просто белый, он фосфоресцирующий и кислотно искрящийся. Уличное освещение быстро гаснет у нас на глазах, хозяйственный двор и полигон погружаются в темноту, в корпусах тоже расползается мрак, оставляя только приглушенные светодиодные дорожки. Преподаватель включает фонарь, но его, невысокого и довольно щуплого, плохо видно среди крепких широкоплечих парней, только белое пятно света скользит по стенам, а следом за нами ползут темнота и страх. У меня на руке холодеет посеребренный ободок часов. Непроизвольно бросаю взгляд на циферблат: стрелки остановились, только цифра 1 еще светится.
Разумеется, никакого “строго” не получается. Ребята напуганы и встревожены, сирены не умолкают, становятся лишь громче, и толпа новичков ломится во все закрытые двери, даже если черным по белому написано “Не входить” или “Третья ступень доступа” — туда могут попасть только наставники. Тревоги добавляет беспрерывный писк шлюзов, то и дело открывающихся. Мы шумим, толкаемся, врезаемся друг в друга в темноте, мне уже оттоптали все ноги, и я давно не вижу соотрядников. Только пару раз мелькнули где-то неистово рыжие волосы Часовщика и Сойкины кудряшки. Профессор и вовсе пропал из виду, его скрыла толпа, только фонарь выхватывает из темноты одиноких “потеряшек”, жмущихся по стенам.
— Все за мной! С лестниц не спускаться! Вперед, не отставать!
На переходе мы мешаемся с другим, старшим потоком — второй или третий курс. Эти ребята двигаются почти организованно, без лишних движений и шума. А вот наши… Кто-то не слышит профессора и сбегает с лестницы: тройка ребят решает, что там путь короче.
— Остановитесь! Вернитесь! — профессор вдруг теряется, то ли бежать за ними, то ли вести дальше нас. Однако шлюз герметично захлопывается прямо перед носом у троих безалаберных новичков, и мы все вздыхаем с облегчением: все-таки хорошо, что на базе предусмотрены и такие случаи.
В суматохе меня едва не толкают на пол, кто-то случайно дергает за руку, и я чувствую легкий холодок на запястье, а потом шестым чувством слышу шорох на крыльце. Машинально хватаюсь за запястье. О нет!
У самой двери чьи-то сильные руки перехватывают и не пускают. Рвусь из стальной хватки, пытаюсь разомкнуть цепкое кольцо — бесполезно.
— Часы! Мои часы!
— Назад! — кричит кто-то над самым ухом.
Наконец меня отталкивают: отлетаю к стене и вижу своего наставника. В защитной маске и перчатках, серьезный и бледный, он уже не смотрит на меня, машет напарнику и личной ключ-картой сам блокирует главный вход и ближайшее окно. А потом, когда охрана занимает свой пост у дверей, он вместе с коллегой исчезает в темноте.
Профессор приводит нас в бункер и предлагает ждать окончания тревоги. Здесь уже и многие другие, среди людей не так страшно, но мне все равно не по себе. Как же так, что сама природа делает с нами? Разве мы не защищаем ее?
В укрытии тихо. За мощными стенами бункера внешнего мира совсем не слышно, даже сирена словно бы примолкла. Возле шлюза — отсек дезинфекции, мы все по очереди проходим через него, получаем дозу антисептика и чистой воды, сильный вентилятор быстро приводит в порядок одежду и остужает разгоряченное от волнения лицо. В углу, рядом со мной, кто-то тихо всхлипывает, сжавшись и уткнувшись лицом в колени. Кто-то шумно спорит, кто-то проверяет вещи, но в основном все молчат, подавленные необъяснимой жестокостью и страшной бессмыслицей случившегося. Преподаватели, чьи лекции были сорваны, собрались у большого стола и вполголоса обсуждают происшествие, стараясь не оглядываться на нас. До нашего угла доносятся лишь обрывки приглушенного разговора:
