На выгоревшей поляне остались их вещи: обрывки мембраны с рюкзаков, рассыпанные жетоны, чья-то ключ-карта, разорванные и перепачканные сажей и копотью штормовки девчонок. Варяг тогда оторвал шеврон Цитадели с куртки Тиши: ей сейчас знак отличия точно без надобности, а ему — пригодится, тем более, что собственная куртка сгорела в эпицентре взрыва. Недолго подумав, подобрал и ключ-карту: судя по милому и забавному стикеру в углу, она принадлежала Сойке.
После этого он не раз надевал наушники-мнемопередатчики и мысленно обращался к Тише, но все было тщетно: капельки молчали, она не отзывалась. Он не мог объяснить это, но чувствовал, что она жива, просто не может ответить: то ли девайс отобрали, то ли она просто сама его прячет и опасается пользоваться. Варяг решил не снимать одну капельку на случай, если Тишина позовет его сама, однако время шло, она не появлялась, и он все меньше верил в благополучный исход. И поэтому, когда сквозь лесные шорохи и уже привычный треск костра вдруг пробился до боли знакомый голос, Варяг вздрогнул, выронил наушник и не сразу сообразил ответить.
Мысли у девушки путаются, метаются, как загнанные птицы. Здесь нашлось место и тревоге, и страху, и радости от чего-то, и облегчению, и волнению. Она зовет его, упрямо пробираясь сквозь невообразимую какофонию собственных спутанных чувств, и он молчит несколько бесконечных долгих секунд, слушая ее тревожные взволнованные мысли.
— Я тебя слышу, — думает он наконец, когда бешеный водопад ее мыслей постепенно стихает. Однако, стоит ему подать голос, как поток несется снова, сбивая все на своем пути:
— Варяг! Ты жив! Наконец-то! Я так волновалась!
— Я понял, — усмехается он невольно, с не меньшим трудом пробиваясь сквозь этот самый поток. Эх, девушки, не умеете вы сдерживаться… — Где ты? Что с вами?
— Мы в Системе, но с нами все в порядке, правда, — торопится Тиша, кажется, убеждая больше себя, чем его, что волноваться не о чем. — Представляешь, оказывается, мой дедушка жив, а Сергей, то есть Ветер…
— Подожди, — теперь у самого Варяга мысли скачут и путаются в беспорядке. — Давай по очереди. Ты, главное, скажи: вы живы, здоровы?
— Да, да! — снова мысли-слова вылетают как из пулемета. — Север здесь, правда, где Часовщик и Сойка, мы не знаем, но я чувствую, что с ними тоже все хорошо. Ты сам-то где?
— Я… там, где вы меня оставили, — думает Варяг, в сотый раз оглядывая пустую поляну. — Наверное, пойду обратно на базу, а там доберусь до города…
— Ты можешь найти наших? Хоть кого-нибудь?
Где их теперь искать? После эвакуации на базе Лес не осталось никого, даже начальник покинул свой пост. Куда могли исчезнуть добрых две сотни служащих, наставников и новичков, только если на другую базу? До Моря слишком далеко, вряд ли разумно эвакуироваться туда в срочном порядке. Прятаться в городе явно не вариант: жителей столицы смущать внезапным появлением военные не будут. Значит, остается единственный путь: на базу Горы, правда, как туда добраться, Варяг не имеет ни малейшего представления. Только весьма смутные воспоминания с первых лекций, где рассказывали о географическом положении каждой базы.
— Да, — коротко отвечает Варяг, когда весь этот поток мыслей мелькает за секунду. — Я найду их. Обязательно. Держитесь там, хорошо?
— Ладно, — сквозь мысли Тиши снова пробивается тревога с нотками грусти. Она что… вот-вот заплачет? Жаль, что мнемопередатчики не регистрируют эмоциональное состояние.
— Не бойся. Я всегда рядом, — добавляет Варяг, соображая, что ей сейчас очень нужно это почувствовать. — Я люблю тебя, — думает он и сам же смущается такой мысли.
— И я тебя, — пробивается сквозь страх и тревогу едва уловимый ответ. И наушники снова замолкают.
Теперь он точно не может не реализовать эту идею: он пообещал Тишине, а значит, и ребятам, и наставнику. Если он сдастся сейчас, значит, все, что они уже пережили, окажется напрасным. И, поднимаясь и зябко кутаясь в перепачканный полосатый шарф, Варяг забрасывает костер землей и остатками снега, в последний раз оглядывается на поляну, прячет в карман шеврон с ключ-картой и направляется в сторону, на которую указывает полусгоревший хвост аэромобиля.
Зимой в лесу темнеет рано, а идти без фонаря по темноте — только заблудиться. В карманном огнестреле, который он позаимствовал из рюкзака Ветра — четыре пули, не так уж и много, и тратить их впустую — просто преступление. Но вспоминается кое-что из рассказов отца… Когда Варяг еще не стал Варягом и служащим Цитадели, а рос просто мальчишкой по имени Юрка, не было радиации, не было опасности в каждом шаге. Отец часто брал его, маленького, в походы: они забирались невысоко в горы, ходили по едва различимым дорожкам в лесной чаще, как настоящие бродяги, спали в палатке, сплавлялись на байдарке по извилистым речкам за городом. Папа уже двадцать с небольшим лет работает геологом и знает очень многое: как развести костер под дождем и снегопадом, как быстро высушить мокрые и грязные вещи и согреться, как соорудить укрытие из подручных материалов — камней, веток и земли, как ориентироваться без гаджетов и компаса, как не заблудиться или найти нужную дорогу, если это все-таки случилось.
Когда становится совсем темно, Юрка находит большой сук с рогаткой на конце. Оторвав край от рубашки, устраивает в разветвлении что-то вроде гнезда, складывает горкой высохший еловый лапник, очищенный от игл. Относит конструкцию на вытянутую руку, целится и коротко стреляет в самый центр. Сухая растопка мгновенно вспыхивает, пламя взвивается вверх, но быстро успокаивается, и импровизированный факел горит ровно, изредка колеблясь от дыхания сырого ветра. Яркое рыжеватое пятно выхватывает из темноты ближайшие деревья, сухие пни, дорогу на пару метров вперед.
Юрка совсем не чувствует усталости. Ноги несут его сами, дорога кажется знакомой, хотя это лесной парадокс: в лесу все дороги кажутся знакомыми. Но спустя три-четыре часа он вдруг понимает, что все-таки заблудился даже с факелом. Куда летел аэромобиль и где разворачивался, запомнить и отследить было невозможно, поэтому уже весь вечер он идет наугад и, конечно же, упирается в одну большую проблему. Чем быстрее он дойдет до базы, тем быстрее найдет способ связаться с остальными, теми, кто успел эвакуироваться, правда, пока совершенно нет идей — как именно. Да и дороги на базу нет, и базы тоже.
Факел догорает, дразняще бросаясь искрами и тихо потрескивая. Круг света от него становится все меньше и темнее. Слабость, родившаяся в уставших ногах, постепенно растекается по всему телу, словно заливая в руки и ноги свинец, а в глаза — темноту и туман. Пробираясь сквозь колючие кусты, вылезая из ям и небольших скользких оврагов, Юрка, наконец, падает от усталости. Факел, осыпавшись пеплом на прощание, гаснет совсем, и Варяг засыпает почти мгновенно, едва щека касается холодной и мерзлой земли.
Спустя четверть часа он вскакивает, будто от удара. Вспоминаются отцовские наставления: зимой на снегу спать нельзя! Земля быстро остывает и тянет тепло: не заметишь, как замерзнешь и не сможешь пошевелиться. А сейчас нет ни костра, ни теплых вещей, и Юрка запоздало чувствует, как пальцы немеют, а уши и щеки горят от холода. Прыгает на месте, машет руками, греясь, и вскоре понимает, что разбудила не случайная мысль, а мерное, монотонное гудение. Оно приходит с северо-востока, и Варяг хорошо знает, что это.
