– Хозяин Вестллида, лорд Каэрдин, долгие годы был вашим соседом. Что вы чувствуете сейчас, когда должны его осудить?
Внезапен оказался вопрос генерала, прям и остер, как и его меч. Что я чувствовала? Тогда я задумалась вовсе не над своими эмоциями – что до них, легких, исчезнут с рассветом! – а над ответом, что лорд Родерик желал услышать.
– Вы не поверите мне, но я не чувствую ничего. Возможно, я должна сожалеть, что не разглядела раньше, какое черное сердце предателя он носит в груди, когда приезжал он на праздники урожая, что устраивала матушка. Но что юной девице до гостей, если они слишком стары, чтобы стать ее женихами!
Генерал прищурился и потер подбородок, словно пряча невольную улыбку. По сердцу ему пришлась моя правдивость.
– Разве Каэрдин настолько вас старше?
– В мои пятнадцать он казался мне глубоким стариком, хотя тогда ему не сравнялось и тридцати. Он был не лучше и не хуже прочих лордов, что навещали матушку. К счастью, никто из них не поддержал мятеж – грустно было бы осознать, что все наши соседи оказались бесчестными мерзавцами.
– К счастью, – согласился генерал, и его интерес ко мне угас, как осеннее солнце, что еще долго после заката расцвечивает высокие небеса во все оттенки пурпура и багрянца.
В северных землях осень уже пировала, раскидав медь и золото по густым одеяниям леса. Запах прелой листвы и грибов поднимался над землей, незримыми лентами цеплялся за пальцы и долго вился следом, наполняя душу тоскливым предчувствием заморозков. Но бóльшую горечь и скорбь рождали в сердце неубранные поля, что гнили под долгими дождями. Никто из селян Вестллида не взялся за серп и косу, они готовились пожинать совсем другой урожай, и нынче нечем им было приветствовать Мабон у порога.
Город встречал нас настороженной тишиной, закрытыми ставнями и патрулями. Вместо ярмарочных криков – перекличка солдат, вместо беготни детворы – монотонная поступь дозорных, вместо ярких флагов – вылинявшие под дождями висельники. Мародеров и подлецов, решивших поживиться в темный час, казнили без суда.
Только угрюмый силуэт тюрьмы неизменно вздымался над островерхими черепичными крышами.
Суд начался утром, когда позднее осеннее солнце налилось теплом и золотом, щедро рассыпая блики по окнам и лужам. С тоскливым граем тянулись в прозрачной синеве неба птичьи стаи, и хотелось смотреть на них, но долг велел обратить взор на изменников. Каэрдин, первый из них, после долгого заключения в каменном мешке щурил покрасневшие глаза, но лица не опускал. Ни грязное тряпье, ни кандалы на руках не могли скрыть его горделивой осанки.
За ним топтались управители городков и старосты сел, примкнувших к восстанию. В их согбенных спинах, бледных лицах и сжатых кулаках таилось сожаление и тягостный, черный страх. Не за себя – за близких и подопечных. Королевское правосудие сурово, и преступники знали: обрушится оно не только на их шеи, но и на родных, но и на соседей. Я судила не десяток отчаянных храбрецов, я судила тысячи мужчин и женщин, обрекая на смерть либо каторгу.
И я не имела права миловать без разбора.
Когда отгремели чеканные слова герольда, в наступившей тишине я спросила у Каэрдина:
– Разве стоило оно того? Неужели слабость твоего владыки настолько смутила твой разум, а надежда занять его трон ослепила ярче солнца, что рискнул ты теми, кто доверился тебе и пошел за тобой?
Он вскинул подбородок, и в ясных глазах мелькнула насмешка:
– К чему мне твоя корона, дочь торговки яблоками? К чему мне престол твоего хозяина? Он далеко, с него не видно, чем живет моя земля, чему радуется, над чем горюет! Ей не нужен король, что носу не кажет из своей цитадели у моря!
Горячечное чувство, что звенело в его словах, жаром отозвалось в крови, и не осталось секрета, почему так легко и охотно пошли за ним люди, позабыв обыденные свои дела и устоявшиеся ритуалы. Быстрым взглядом я окинула площадь при непредвзятом свете солнца, и на этот раз не укрылись от меня ни выщербленные камни мостовой, ни прохудившиеся крыши и заколоченные двери лавок и таверн. Да и поля вспомнились мне – чернел ли на них неубранный урожай или гнили одни лишь сорняки? Я ведь мало смыслила в зерне.
Тогда я перевела взгляд на соратников Каэрдина и обратилась уже к ним:
– Разве стоило оно того? Разве могли вы не знать, какую судьбу навлечете на родных глупым своим мятежом? Разве стоили посулы лорда верности королю?
Долго они молчали, прежде чем самый старый, в выцветшей, штопанной на локтях куртке ответил с горечью:
– Лорд хоть сказками нас потешил, хоть крохотную надежду обещал, а без нее только и оставалось, что ложиться да от голода помирать!
Жалость влажным дыханием коснулась моих глаз, но я отогнала ее.
– Разве не было у вас другого пути? – Голос мой прозвучал с безбрежным спокойствием, и тени которого я не ощущала. – В Глентарре и Лленвери и зимой нужны умелые руки, в портовых городах работа всегда найдется. В самый темный час могли вы пойти к сандеранцам: хоть не сыщешь работы чернее, но платят они честно. Вы же предпочли не зарабатывать, но брать. Что же, в сказки верить всегда приятнее, особенно если сказки эти – о легком богатстве.
«Что ж тогда к добрым соседям не обратились, – так и рвалось с моего языка. – Уж они бы вам не отказали!»
Я смотрела, как прячут они глаза, как сильнее сжимает губы Каэрдин, как хмурится лорд Родерик, и слова приговора сами скользнули на язык. Словно нашептанные из самой глубокой тени.
– Есть ли предательство страшнее, чем предательство своего господина? Лишь предательство тех, за кого назначено вам нести ответ. Лорд Каэрдин, вы знали, на какую судьбу обрекаете своих людей, а потому вашу решат они. Может, вспомнят они добро, как надежной рукой вы правили ими раньше, а может, вспомнят жен и матерей, обреченных на смерть вашей жаждой власти. А может, – тут позволила я себе тонкую, злую улыбку, – будет их решение столь жестоко и справедливо, что искупит и их грехи.
О, как они вскинулись, словно гончие, почуявшие кровь! Расплатиться другим, отвести от себя беду – о, ради этого готовы они были на все! Я наблюдала, как оживляются они, как темным огнем загораются их глаза, как сквозь людские черты проступает нечто дикое и звериное.
– Четвертовать его!
– Повесить, как отребье!
– Содрать кожу!
– Отправить плясать в раскаленных башмаках!
– Залить раскаленный свинец ему в глотку!
Я вскинула руку, и они замолчали, не сводя с меня преданного взгляда. Тошнота сжала нутро, щекотнула в горле, и поспешно я перевела взгляд к небесам, спокойным и равнодушным.
– Вы решили, и я услышала. Лорда повесят, вас же… – Тихий, словно шелест листьев, ропот пробежал по преступникам, но никто не осмелился перебить меня. – Вас же я пощажу, как обещала. Но предательство требует наказания, а слепое доверие – урока. Со следующей осени подати ваши будут удвоены, и если потребуется – корона возьмет их силой. Зимой же я пришлю вам зерна, чтобы все пережили морозы, ибо Альбрии не нужны ваши смерти.
