Тишина раскатилась такая, что странно было за ней не ждать грома. Каэрдин так и не опустил взгляда, но цвет схлынул с его лица, и огонь в глазах угас – осознание настигло его и отчаяние опутало сетями. Соратники же его, так легко отрекшиеся от безрассудных идей своего лорда, переводили дыхание, переглядывались – пока неуверенно, боясь поверить в надежду. Они переживут эту зиму, и жены их, и дети, и благодарить за это будут они меня, королеву, а за возросшие подати проклинать – сборщика налогов, когда тот за ними явится.
Но это лучше, чем каждое из дерев украшать повешенным.
Когда опустела площадь, ко мне подошел лорд Родерик, сжал, ободряя, пальцы – верно, заметил, как дрожат мои руки.
– Умное решение, моя королева, – скупо похвалил он. – Надолго оно лишит их желания чужой кровью поправлять свои беды.
– Только на это и надеюсь. Но если снова случится неурожай в их землях, что их спасет?
Я устало склонила голову на грудь, пряча взгляд, полный тягучей тоски и отвращения к себе же самой. Сердце сжималось, требуя помиловать их – всех, и Каэрдина, глупого, благородного Каэрдина, который верил наивно, как ребенок, что несет своим людям лишь добро. Он мог бы стать преданным вассалом, если бы удалось переубедить его, объяснить ему, как жестоко он ошибается! Но я не имела права показывать слабость, а значит, не имела права быть доброй и милосердной.
– Спасти себя могут только они сами, недобрая королева.
Встрепенувшись, я поймала спокойный, полный уважения взгляд генерала и слабо улыбнулась в ответ.
4
Сад наш находился в стороне от городов, разоренных мятежниками, и все же я настояла на том, чтоб лично навестить сестру. Лорд Родерик отправил со мной маленький отряд стражи – хоть по старой привычке я и хотела ехать одна.
Ни одной весточки я не получила от Элизабет за все эти годы, словно она и вовсе забыла, что есть у нее старшая сестра. Изредка писала Маргарет – о пустяках, о радуге над озером, о россыпи первоцветов на опушке, о гирлянде сосулек на крыше. Смутная тоска сквозила в ее словах, неутешимая, невыразимая тяга к сказочному, далекому, небывалому. Я писала ей о Каэдморе, о свинцовых осенних волнах, о серых от въевшейся соли причалах, о парках и мостах, стянувших дельту Эфендвил. «Приезжай, – писала я, – и я покажу тебе самый старый дом столицы. Говорят, в его окнах отражаются не проспекты и лавки, а холмы и верещатники, что были здесь раньше. Приезжай, и я покажу тебе лабиринт старого города, похожий на кукольные домики в разноцветной глазури. Приезжай, и я покажу, как в темноте зажигаются тысячи огней, словно созвездия упали на землю».
Но все призывы мои оставались без ответа. Маргарет замолкала, а потом, месяцы спустя, писала снова – о цветах и птицах. И ни слова о себе самой.
В первый раз тревога пощекотала меня, когда мы только въехали в сад. Я хмурилась, оглядываясь, – неужели темные своды дворца вытеснили из памяти ровные ряды деревьев, их кружевную тень, золото лучей, отраженное от алых яблок? Я не узнавала аллеи и деревья, абрисы ветвей, изгибы песчаных дорожек. Красными, почти кровавыми пятнами темнели у корней паданцы, и я сжала губы – при матушке никто не допустил бы такого. Или работники совсем от рук отбились, что позволяют яблокам лежать среди травы?
Но трудно было укорить селян – корзины с верхом полнились яблоками, алыми и блестящими, и не меньше их светились в густых кронах, лишь едва тронутых ржавчиной осеннего дыхания. Хозяйка Котла даровала в этом году щедрый урожай, куда щедрее, чем собирала матушка даже в лучшие годы, но смутное волнение не отступало, саднило, как сорванный заусенец, не позволяя откинуть прочь тревожные мысли и любоваться пышной красотой плодоносящего сада.
А потом я заметила изъеденные чернотой листья, истончившиеся, омертвевшие ветви, скрытые под густой пеленой листвы. Сорвала яблоко – и оно оказалось мелким и мягким, словно еще на ветке гнить начало, и пахло от него… странным и едким. Чужеродным.
Самые дурные из предчувствий окрепли, многоногими монстрами встали за моей спиной, выглянули из-за деревьев. Словно пелену с глаз сорвали: это не я не узнавала сад, это сад разросся, раскинулся до самого леса, поглотив старое поле, сквозь которое когда-то несла я подношение добрым соседям, на котором потеряла год и день своей жизни…
Сад стал больше. И слабее.
Ох, Элизабет, что же ты наделала?
Она лично встретила меня на террасе, прямая, как стальной прут.
– Ваше величество, – ровно приветствовала она меня. – Чем обязана вашему визиту?
Голос ее был спокоен и холоден, как воды озера подо льдом.
– Мы не стесним тебя надолго, Элизабет. – Я улыбнулась, пытаясь сгладить неловкость, чувствуя себя самозваной гостьей в чужом доме, которой лишь из милости не указывают на дверь. – Я приехала как сестра, а не как королева.
Скептическая улыбка едва тронула ее губы, и Элизабет поклонилась и безмолвно скрылась в глубине дома. Я посчитала это за приглашение и последовала за ней.
Дом изменился меньше – те же комнаты, те же гардины, те же статуэтки на полках, словно время замерло, изгнанное отсюда так же, как и я. Хотелось поддаться мороку и утонуть в воспоминаниях, представить, как матушка выйдет из кабинета, нахмурится с наигранной суровостью и погонит нас учиться.
Лучше бы Элизабет здесь все поменяла.
В гостиной сестра застыла у чайного столика, чуть склонив голову – этикет она соблюдала безупречно. Как ни пыталась, я не могла разглядеть за маской безукоризненной вежливости ее истинные чувства.
– Тревожным выдалось лето. Хозяин Вестллида не докучал тебе?
Глаза ее на миг потемнели, но тут же прояснились, и улыбнулась она уже теплее, словно поверив, что лишь забота привела меня в родной дом.
– Я слышала, что у них случился неурожай, но не придала этому значения. – Элизабет слегка нахмурилась, словно коря себя за недостаточную внимательность. – Наши земли, как ты видела, беда обошла.
– О да. Сад больше, чем я его помню, и это странное чувство. Тревожное.
– Странное? Разве ты не гордишься тем, как я сохранила и приумножила дело матушки?
Горьких слов я не сдержала:
– А сохранила ли?
Хрупкая нить, только протянувшаяся меж мной и Элизабет, порвалась со звоном, и снова повеяло стылым могильным холодом.
– А ты иначе назовешь мои успехи? – Голос ее остался спокойным, но теперь низкий звон металла звучал в нем. – Когда неурожай коснулся нас и сад почти погиб от засухи и болезни, я нашла способ исцелить его, я нашла способ приумножить урожай, я нашла способ спасти семью от разорения.
– Ты не относила яблоки к лесу, – я перебила ее, даже не пытаясь скрыть бессильное отчаяние в голосе, – я ведь предупреждала тебя! Ты нарушила договор и навлекла гнев добрых соседей. Вот отчего умер сад!
