Наконец она взглянула мне в глаза, и я не увидела ни стыда, ни сожалений, которых так страшилась. Если ее что-то и смущало, то лишь их отсутствие, отсутствие угрызений совести за то, что встала против меня. О, она верила в свою правоту, и та служила ей верным щитом.
– Проходи, – она повела рукой, приглашая в глубь дома, – он ждет.
В гостиную я вошла с прямой спиной и гордо вскинутой головой, как и подобает королеве. Мой собеседник ждал меня в кресле у стола, и две чашки с напитками стояли перед ним. Вуаль едва трепетала от моего дыхания, и пусть кружево ее было столь тонким, что складывалось в немыслимой сложности узоры, она все же искажала мое зрение, и лишь когда подошла к столу, я смогла разглядеть того, кто меня ждал.
Рэндалл.
Он встал и с легким насмешливым поклоном отодвинул мне кресло, приглашая присесть. От напитка в чашке пахло травами и ягодами, и против воли я вспомнила первое чаепитие с королевской семьей.
И приготовилась к битве.
– Рад видеть тебя в добром здравии, милая Джанет. – В улыбке Рэндалла скользили скука и прохладца, словно расстались мы накануне и не было меж встречами ни череды долгих лет, ни его безумия, ни скорби по брату. – Я слышал, неладно начался этот год, и беды, одна за другой, преследуют Альбрию. Но, вижу, тебя они не коснулись. К счастью.
Прежняя насмешливая маска вновь легла на его лицо, и потому казалось – он не изменился, годы обогнули опального королевича, как волны огибают скалы. Но стоило чуть присмотреться, и я заметила и заострившиеся скулы, и тени под глазами, и хмурую морщинку меж бровей, и редкие нити седины среди черных прядей. Словно время раскрошило камень, и раз увидев, уже невозможно было не замечать щербинки и сколы.
Вуаль скрывала мое лицо, и под ее покровом я чувствовала себя спокойно, как под защитой. И все же не сразу удалось вспомнить, что я давно уже не испуганная девчонка из северной провинции, а полноправная королева.
– И я рада видеть тебя, Рэндалл. Жаль, ты не осмелился вернуться раньше, чтоб проводить отца в сады Хозяйки. Или же осмелился? Ведь слухи собирать – дело небыстрое.
Он кивнул, и грустная улыбка едва коснулась его губ, но глаза… глаза остались холодными. Такими же холодными, как глаза Элизабет.
– В этом ты права: уже несколько месяцев, как мне приходится пользоваться гостеприимством твоей сестры. Кажется, я изрядно ее утомил.
Наверно, мне полагалось спросить, как они познакомились. Почему она решила помогать ему. Как он смог вернуться.
Но я никогда не была слепой и легко разгадывала загадки.
Огромной уродливой тенью высился за ними Сандеран, башни его и механизмы его. Не к добру это было.
– Зачем ты вернулся?
Рэндалл пожал плечами, словно удивившись столь наивному вопросу:
– Зачем возвращаются изгнанные наследники? Чтобы получить свое по праву. Я законный наследник престола моего отца. Альбрия ждет меня.
– Сколько бы ты ни провел здесь дней, но отсутствовал – много дольше. Разве можешь ты знать, чем дышит Альбрия и отчего страдает?
Улыбка его вспыхнула, как отблеск света на стали, и также быстро погасла.
– Мне горько говорить тебе это, милая Джанет, но ты – дурная королева, – голос его, тихий, снисходительный, тек шелковой лентой, но на плечи ложился тяжкими кандалами. – Ты стараешься все делать правильно, ты так стараешься… но одного старания мало. Разве богатеет наш народ? Разве становится Альбрия сильнее? Разве считаются с нею наши соседи или так и присылают корабли за деревом и зерном? И яблоками, ах да, как я мог про них забыть?
Вуаль трепетала от тяжелого, гневного дыхания, но я лишь плотнее сжимала губы, сдерживая запальчивые возражения, – понимала, только дурную службу они мне сослужат. Рэндалл всегда был искусней в плетении паутины из вежливых, сладких слов, оскорблений, скрытых под причудливой и насмешливой похвалой. Сейчас ему возражать – шагнуть на шелковистую изумрудную траву, но ногою найти не твердь, а алчную бездонную трясину.
– К тому же ты же веришь сказкам и приметам. Тогда вот тебе еще одна: лишь под властью истинного потомка Аргейлов Альбрия будет процветать. Ведь уже и селяне заметили, что беды лишь множатся, одна другой страшнее. Но судьбу не обвинишь и не сменишь, а вот короля…
Он не закончил, но и так было ясно, к чему он клонит.
– И потому ты заманил меня сюда? – Легко ядовитые слова соскользнули с губ, и я не стала их удерживать. Как бы ни хотелось мне верить, что время пощадило нас, это было не так. Мы изменились и встретились вновь не союзниками, но противниками. – Что же ты выбрал: яд или сталь?
На миг его глаза потемнели, как небо, готовое расколоться ослепительной молнией, но эмоции полыхнули и истлели, так и не пробив ледяной покров маски.
– Разве я убийца? – Рэндалл улыбнулся с наигранной укоризной. – Я не желаю тебе зла, милая Джанет, я ведь помню – я обязан тебе жизнью. Твоей смелости ли, безрассудности ли… Я предлагаю договориться.
– Договориться? – переспросила я, не веря тому, что слышу. Рэндалл умен, не может же он и впрямь думать, что я уступлю престол, стоит меня попросить?! – Да, ты не убийца, Рэндалл, и этим тоже обязан мне, моей смелости и безрассудности! – И я вскинула ладонь, на которой так и белел маленький шрам, и память о спице раскаленным угольком в дождливые дни обжигала руку. – О чем мне договариваться с безумцем, поднявшим оружие на младенца?
Я ждала гнева и грома, стиснутых пальцев и ледяных слов, что жалят в самое тайное, самое больное место, я ждала, что Рэндалл действительно станет прежним – резким, острым, безжалостным. Но грустная улыбка осветила его лицо, и даже взгляд стал мягче и теплее.
Он подался вперед, поймал мои ладони и сжал их – трепетно и нежно.
– Каждый из нас несет груз своих ошибок, и мой – тяжелее прочих. Милая Джанет, знала бы ты, как я корил себя за слабость! В час отчаяния проще всего увериться в том, что беды все – чужая злая воля, что можно найти виновного – и победить его. Ты ведь и сама верила в это со всей искренностью юности, не правда ли? Ты убедила меня… нет, это я позволил себе поверить в сказки и суеверия! И вместо того чтобы смириться с болью и пережить ее, я едва ее не умножил. – Он покачал головой, и губы его скорбно изогнулись в подобии улыбки. – Если задуматься, то в чем была вина ребенка? В том, что он ублюдок и мать его обманом внушила моему глупому Гленну, что он от него? В том, что уродился в отца, кем бы тот ни был?
Окаменев, я слушала его голос, тихий, спокойный, и не понимала, отказывалась понимать слова. Да, он поверил мне, поверил в жуткую, уродливую правду, что прячется за вуалью обыденности, как сами добрые соседи прячут свои личины под пеленою чар, и эта правда, вскормленная горем, дала ядовитые всходы и свела его с ума. И теперь он отрекся от нее, обвинив меня, что все, что я говорила ему, – суть сказки и суеверия, что именно мои слова подтолкнули его занести железную спицу над Гвинлледом.
