После недолгих раздумий он кивнул, и вместе мы опустились на ступеньки у трона, словно были не властителями этой земли, а слугами, урвавшими миг для шуток в отсутствие господ. Гвинллед положил голову мне на колени, и мои пальцы привычно коснулись смоляных прядей, перебирая их в нехитрой ласке.
– Долгие годы назад, в небольшом городке у края туманных болот жил юноша Фионн, сын управителя. На родных своих Фионн походил слабо: у них волосы были словно медь, его же спелой пшеницей сияли на солнце; глаза их были темны, как вода в омутах, его же – столь светлы, что и вовсе казались белыми. Соседи сторонились Фионна из-за яркой его красоты и странных мыслей, считали, что и вовсе он не человек, а подменыш, которого Осоковая королева подбросила им на беду. Одиночество тяготило юношу: пусть отец с матушкой и любили его, но не видели в нем достойного наследника, а горожане не желали, чтоб вслед за отцом тот занял кресло управителя. Ведь кто в здравом уме вручит власть подменышу? Но даже чужие недоверчивые взгляды не заронили семя ожесточенности в его душу, и все, что хотел Фионн, – доказать, что не менее прочих достоин он любви и уважения, не менее прочих любит свой город и готов послужить ему на благо. Что человек он, а не бездушный подменыш.
Слова сплетались легко, словно нити в полотне, чей узор давно известен. Конечно, не было в Альбрии подобной сказки, где любили бы подменыша. Добрые соседи действительно могли быть добрыми, или честными, или благородными и милостивыми, но подменышам – отверженным и ненужным – не доставалось иной роли, кроме роли хищного и жестокого чудовища.
А потому кружево истории сплеталось на моих глазах, и сама я с трудом угадывала, куда дальше оно поведет.
– Однажды матушка, женщина мудрая и столь прозорливая, что могла угадывать будущее, услала Фионна к лорду с поручением, пустяковым и неважным. Идти ему не хотелось – сердце чуяло, что не к добру отлучка, но меньше того он желал расстраивать матушку. Управившись с наказом, бросился он домой, и дорога лентой свивалась под его ногами, и там, где простому человеку неделю идти, Фионн за несколько дней проходил. Но как бы он ни спешил, вернулся все равно поздно – на окраине стыли пепелища, а улицы и площади залила зеленая болотная вода, темная и грязная, и туман поднимался от нее, и никого живого в городе не было. Долго ходил Фионн по пустынным улицам и звал отца и матушку, но никто ему не откликнулся.
Гвинллед вздрогнул под моею рукой, стиснул ткань платья, ни словом, ни вздохом не прервал меня. Таких историй мне рассказывать ему еще не доводилось: раньше все были о героях и властителях, их подвигах и поражениях, но ни одна – о потерях.
– Тогда отчаяние овладело Фионном, и он воззвал к Осоковой королеве, которую прочили ему в матери. Конечно же, она не ответила: властители добрых соседей редко снисходят на мольбы; но над топью вспыхнули огоньки – белые, изумрудные, лиловые – и слетелись к нему. Это были крохотные эллилон, искры и светлячки, посыльные Осоковой королевы, коварства в которых было куда больше, чем мог вмещать их крохотный рост. «Тяжко бремя неведения, глупый юный Фионн, – сказали они, – ведь королева наша гневается: соседи твои по незнанию ли, по злому умыслу ли, укрыли у себя тех, кто ее оскорбил, кто охотился в ее землях, кто баламутил ее воды. Она пришла и потребовала выдать их, но добросердечный твой отец не пожелал отдавать людей ей на растерзание. И тогда она забрала весь город, обратив горожан в своих слуг. Но нарушители – бесчестные разбойники – отплатили тем, что огнем и мечом прорубили себе дорогу на волю и скрылись среди холмов. Королева разгневана, – пели эллилон звенящими голосами, – о, как она разгневана! Но горе твое столь глубоко, – сказали они, – что тронуло ее сердце, и она обещает вернуть тебе отца и мать, вернуть соседей и приятелей – увы, кроме тех, кто пал под клинками разбойников, ибо обращать мертвое в живое ей не под силу. Взамен же она просит сослужить ей малую службу».
– И тогда он согласился, – прошептал Гвинллед.
– И тогда он согласился. Они сказали: «Отдай топям тех, кто оскорбил королеву, напои болотные воды их кровью, усей тропы их костями, и будет она удовлетворена. Мы же укажем тебе жертв, проведем по тайным путям, окружим чарами, чтобы скрыть от злых глаз. Отныне – мы союзники твои», – и венцом из искр легли на его волосы. И первой жертвой назначили главаря разбойников, что смог избежать кары королевы. Найти его не составило труда, и Фионн ищейкой шел по следу, и мысль о мести не покидала его: пусть и не привечали его соседи, но сам он привык к ним и не желал им зла. Разбойники обосновались в старых развалинах, что арками взмывали в пасмурные небеса, и логово их более походило на стоянку охотников. Фионн запретил себе это замечать – в конце концов, они были убийцами. В конце концов, они принесли беду к его порогу. В темный предрассветный час, когда и караульные клевали носом, Фионн прошел меж них и отыскал главаря, и вспорол ему горло. Черная в темноте кровь текла по земле, и земля ее не принимала. Чужая смерть не принесла ему успокоения, но он убеждал себя, что всё – для спасения города. Эллилон на его плечах восторженно смеялись и хлопали в ладоши, ибо не было им радости больше, чем чужие муки.
– А остальные разбойники? – Гвинллед приподнялся, заглянул мне в глаза, и тонкие брови сошлись на переносице. – Они ведь тоже были виновны! Или же… – Он осекся и отвел взгляд.
– Они были охотниками и следопытами, – вздохнула я, – и не находили радости в убийстве. Вся их вина в том, что свои жизни они поставили выше, хоть и не желали творить зла. Но под покровом ночи все одинаково темны, да и не был Фионн судьей, чтоб определять меру вины каждого. Эллилон принесли ему болотные травы, от которых рот у жаб становится черен, и Фионн отравил еду и питье охотников. Первая служба Осоковой королеве породила смуту в его мыслях, и надеялся он, что остальные будут не так сложны.
Я перевела дыхание и ненадолго прикрыла глаза. За стенами сгущались сумерки, мутные, сизые, неуютные, и тронный зал наполнялся стылостью, словно давно уже стал погребальным. Я не могла не вспоминать, как рассказывала сказку Элеанор, как она сжимала губы и дрожала от страха и гнева.
– Вторая жертва, на которую указали ему эллилон, была дочь лорда, совсем еще ребенок, тихая и мечтательная, не от мира сего. «Лорд обещал ее королеве, – сказали эллилон, – взамен на семь лет благополучия и плодородия. Семь лет на исходе, а он не торопится привести ее к болотам, – сказали эллилон, – и королева жаждет душу девочки и кровь ее отца. Приведи ее и принеси чашу с кровью лорда, таково ее желание». И впервые страх коснулся Фионна, но он успокоил себя, что делает это ради горожан, ради их спасения. Разве дозволительно ему колебаться, когда лишь от него одного зависит множество жизней? Так сказал он себе и под личиной бродячего менестреля явился в замок к лорду.
– Разве это не преступление? – Гвинллед вывернулся из-под моей руки, сел ровно, хмурясь. – Разве это не предательство?
Да, ты не привык к таким героям, мальчик мой. Но ведь именно их можем мы встретить. Ведь именно ими можем мы стать. Когда обещанная награда застит глаза, вспомнишь ли о цене?
– Ради близких своих и не на такое пойдешь. – Я отвела глаза, вспомнив, как едва не разрушила все в желании узнать о судьбе Маргарет.
