Говорили, уже слишком многим такое не по нраву. Роптали благородные семьи: и богатые Гилбрейты, и сильные Локхарты, и уважаемые Боусвеллы. Кому как не им знать: их благополучие связано с благополучием земли, с сытостью селян. И король, который о чужом народе печется больше, чем о своем, им не по нраву.
Мои поздравления, Рэндалл! И пяти лет не потребовалось, чтоб превратиться из спасителя Альбрии в главную ее беду!
Понимал ли ты, что лишь ружья Сандерана отделяют тебя от смуты? Понимал ли, что скоро вскипит варево ненависти и, когда оно выплеснется кровью и насилием, никакая сила его не остановит?
О да, он понимал.
3
Первые искры недовольства вспыхнули в Вестллиде – здесь еще помнили и мятежного лорда, и его пылкие речи. Но помнили и то, чем закончился тот мятеж: виселицей и двойными податями для всех его земель. И потому если ворчали, то ворчали тихо. Грайне, хоть болезнь и подточила ее, оставила глубокие тени под глазами и истончила руки, все равно выбиралась на ярмарки, жадно ловя слухи.
– В работе нынче толку от меня мало. – Как и прежде, держалась она легко, но я видела, сколько сил приходится ей тратить. – Так хоть весточки из мира принесу!
После гибели сада поместье уже не приносило дохода. Элизабет злилась, металась и пыталась найти выход. Пока же рассчитала большинство слуг и рабочих, и со мной остались только старики, что служили еще матушке, и Грайне, не пожелавшая меня покидать. Хотя кто бы ее, хворую, взял?
В тот раз я не решилась отпускать ее одну, и на ярмарку мы отправились вместе. Не только забота о ней выгнала меня из четырех стен, где в тишине и покое пряталась я от мира: после гибели сада, среди серой, изувеченной земли, не по себе мне было и в поместье. Я переоделась в простую одежду служанки и скрыла лицо капюшоном, хоть и смеялась глубоко внутри: разве узнает меня кто? Разве кто обо мне вспомнит?
Скудной выдалась та ярмарка, скудной и невеселой. После уплаты податей людям едва хватало денег на самое необходимое, и с продавцами торговались они долго, до крика и хрипа, а после шептались, склонившись голова к голове. Люди толкались и бранились, и видно было, что ярмарка им не в радость. Я медленно бродила по рядам, без особого интереса осматривая торговцев, и пыталась вспомнить, а как было раньше, в моем детстве? Тогда непоседливую девчонку больше интересовал маленький фонтан, из чаши которого пили птицы, разноцветные стекла в окнах таверны и городские мальчишки, что с деревянными мечами резвились в стороне от торговой площади. Помню, мать долго не могла признать меня в чумазом, всклоченном чудовище, в которое я превратилась после долгой игры.
Сейчас же ни смеха не звенело над торговыми рядами, ни детских голосов. Ни зазывал, ни лоточников, только на помосте у ратуши, с которого когда-то я вершила суд, скучал герольд. Он оживился уже после полудня, когда торговля пошла на спад.
– Милостью короля Его величества Рэндалла Третьего лорд-управитель Вестллида Эгиль Олафсон!
С крыльца ратуши спустился сухощавый сандеранец, высокий, военной выправки, и хоть и не носил он синего мундира, видно было, что титул получил за службу, долгую и безупречную. Шестеро солдат с ружьями следовали за ним. Окинув торговую площадь спокойным взглядом, он сказал, и голос его, зычный и глубокий, раскатился по всем рядам:
– По указу Его Королевского величества с осеннего сезона в северных провинциях взимается ярмарочная подать в размере десятины от проданного.
Поднялся такой гул и ропот, что сначала почудилось мне, что бурлящая волна захлестнула площадь, а следом катятся еще и еще. Уже в полный голос возмущались селяне, скрипели зубами купцы – даже на ту немногую прибыль, что смогли они получить, король тянулся наложить свою лапу.
– Кровопийцы заморские! – крикнул кто-то звонко и зло.
С другого конца площади поддержали:
– Да чтоб вас всех обратно в море скинули!
– Попили нашей крови – попейте соленой водички!
– Дождетесь, вернется королевич Гвинллед, он вас прогонит!
Я вздрогнула, растерянно заозиралась, ища того, кто выкрикнул эти слова, но толпа колыхалась вокруг, что-то кричали и те, кто стоял рядом, и не различить было, кому же принадлежат слова.
«Он же мертв!» – хотелось мне крикнуть в ответ. «Вы же и его проклинали тоже!» – рвалось с губ. Как же быстро из ведьминого отродья Гвинллед превратился в надежду и избавление народа! Грайне, заметив, как меня трясет от волнения, мягко обхватила меня за плечи и повлекла в сторону, но селяне, увлеченно выкрикивающие оскорбления сандеранцу, не замечали нас и расступались неохотно.
– Верно, скоро вернется королевич! Лучше убирайтесь сейчас!
– И короля забирайте, нам ваша кукла не нужна!
Толпа, распаленная гневными криками, прибоем хлынула к ратуше, побледневший герольд поспешно спрыгнул с помоста и бросился к крыльцу, и только вскинутые ружья остудили пыл бунтовщиков. Народ попятился с ворчанием, как недовольный зверь, лорд-управитель же, оставшийся все таким же спокойным, обвел взглядом толпу и продолжил, не меняя интонации, словно и не его только что проклинали:
– Так же Его Королевское величество милостью своей назначает награду в десять серебра за любые сведения о Деррене Латимере, приговоренном к казни за подстрекательство к бунту и организацию восстания.
Все крики мигом смолкли, словно древние чары лишили селян голосов. На сандеранца все еще косились недовольно, но спешно отводили глаза, словно вновь заинтересовавшись скудными товарами. Неживая, неуютная тишина раскинулась на площади, и только когда лорд-управитель вновь скрылся в ратуше, раздались первые несмелые шепотки.
Они знали его, этого Деррена Латимера, знали и любили. Это имя то ли мертвого, то ли живого королевича можно трепать на площадях, грозить им, славить его. Ведь ни сандеранцы, ни ищейки короля ничего не сделают тому, от кого и осталось только имя. Того же, кто жив, кто плетет заговор и собирает под свои знамена воинов, не поминают всуе.
На него надеются. За него боятся.
Лишь дома, когда Грайне заперла двери и растопила камин, я спросила ее:
– Ты раньше слышала об этом Латимере?
Она замерла, задумавшись, лишь руки ее продолжили привычно расплетать мне косы.
– Я слышала о том, кому может принадлежать это имя, – наконец призналась она. – Еще год назад шептались, что один лорд так сильно ненавидит молодого короля, что готов всю Альбрию сжечь, лишь бы его достать. Говорили, что даже кто-то из старых родов его поддерживает, потому что у него всегда хватает денег, чтоб кормить и вооружать своих людей, которых с каждым днем все больше и больше. Сандеранцы обижают многих – и обиженные приходят к нему.
Я постаралась припомнить, не слышала ли я про него во время правления, но нет, не вспомнила. Латимеры – род хоть и благородный, но захудалый. Недостаточно древний, недостаточно богатый, недостаточно славный. Чем Рэндалл мог так сильно насолить тому, о ком и вовсе не знал? У тех же Локхартов найдутся куда весомее причины желать ему смерти.
